Сверху полилась тоскливая песня без слов, похожая на жалобные стоны: скорее всего, птица‑девица пела для только что окоченевшей души. Может быть, она и для Женьки уже спела, но Тильда не собиралась сдаваться до тех пор, пока не убедится, что брата нет среди тех, у кого есть шанс уйти. Почему‑то она верила, что у людей, еще не пополнивших собой кладку в стене, оставалась возможность покинуть это место. Тильда предполагала, что отсюда может быть как минимум три выхода: один – в еще более жуткое царство смерти, называемое пеклом, преисподней или огненной гееной, то есть – в настоящий ад, второй – в обычную жизнь, и третий – в светлый мир, где она однажды побывала и откуда вернулась в реальность. Она надеялась, что ей удастся вновь это проделать после того, как ее брат найдется, и вместе они выберутся отсюда.
А Сирин все пела и пела… Закончив одну песню, она принималась за следующую, в то время как очередное тело падало и катилось в долину, где птица‑девица подхватывала его и уносила наверх. Стена понемногу росла, но людей, сидевших у ее подножия, не становилось меньше, наоборот, Тильде казалось, их еще прибавилось за то время, пока она искала Женьку. Она не видела, как люди появлялись, – наверное, просто была слишком увлечена поисками, понимая, что времени остается все меньше: кожа на ее руках уже подернулась ледяным налетом, и холод проникал все глубже, пускал в нее свои острые игольчатые корни, стремясь проникнуть в душу и умертвить теплившуюся там надежду. Как только это случится, все будет кончено.
В порыве отчаяния Тильда вскочила на ноги и обернулась к птице‑девице, парившей низко над землей.
– Сирин! Скажи, где мой брат?
– Он в твоем сердце, – печально проворковала крылатая певунья.
Ответ Тильде не понравился, и она не стала больше ничего спрашивать, просто стояла, опустив руки и чувствуя, как угасает надежда.
Где‑то рядом раздался всхлип. Тильда повернулась на звук и увидела Женьку. Он сидел, как и все, скрестив ноги и низко свесив голову. На бежевом джемпере темнело грязно‑синее пятно от сахарной ваты, которой он вымазался в театре. На земле перед ним высился ледяной холмик из застывших слез. Тильда бросилась к брату, склонилась и обхватила замерзшими руками его лицо. Женькины щеки обжигали холодом. Она попыталась поднять брата на ноги, но тот словно прирос к земле. Осознав, что не в силах даже сдвинуть Женьку с места, Тильда села рядом, обняла его и дала волю слезам, которые сдерживала все это время.
А потом ей захотелось спать. Незаметно для себя она привалилась спиной к стене и замерла, позволив сознанию погрузиться в сладкую спасительную дрему, но спустя мгновение встрепенулась, и, вспомнив, где находится, отшатнулась, с ужасом уставившись на место, послужившее ей опорой. Взгляд замер на незнакомой девушке, навеки застывшей в сидячей позе. Ее руки были сцеплены кольцом вокруг согнутых ног, подбородком она упиралась в колени, глаза были открыты и подернуты ледяной коркой. Изящные черты лица уродовало толстое черное кольцо, торчавшее из носа. На белом, как мел, запястье темнела татуировка в виде черепа, а от него тянулась вверх, скрываясь под рукавом свитера, витиеватая надпись. Тильде захотелось ее прочитать, и она сдвинула рукав чуть выше. Там было написано «Dead inside» – девиз тех, кто считал себя «мертвым внутри» еще при жизни. Эта фраза пользовалась особой популярностью среди депрессивной молодежи. Возможно, девушка хотела умереть по‑настоящему, поэтому и оказалась в этой стене.
Тильда знала по своему опыту, что отсюда можно выйти в лучшее место. Наверное, ни эта девушка, ни все остальные люди, из которых состояла стена, не подозревали о такой возможности и потеряли надежду. Тильда тоже ее почти потеряла, но жуткая татуировка на руке мертвой незнакомки привела ее в чувство.
Поцеловав Женьку в холодную щеку, Тильда решительно встала на ноги и сделала шаг. Что там болтал этот актер‑обманщик о кощеевой игле? Надо раздобыть ее, и тогда владыка царства смерти окажется в ее власти! Кощей отпустит из своей темницы не только ее с Женькой, но и всех, кто сможет уйти.
– Сирин! Выведи меня отсюда! – закричала Тильда, пробираясь между узниками. Онемевшая ступня подвернулась, и сделать очередной шаг не удалось: Тильда растянулась на застывшей земле, с размаху приложившись лбом, но боли не почувствовала. Только сердце будто сорвалось и провалилось куда‑то. «Конец», – проскользнула в заиндевелом мозгу трагическая мысль, и почти сразу же Тильда поняла, что это, наоборот, начало. Начало пути, который приведет ее к цели.
Все вокруг залил свет. Позолотил серую, с белесыми проплешинами инея, землю, обдал ее солнечным жаром, и земля начала меняться, постепенно превращаясь в мягкий песок. Менялась и Тильда: ледяная корка на ее руках стремительно растаяла и стекла вниз извилистыми струйками, а боль, и внутри, и снаружи, исчезла без следа. Тело стало легким, как пушинка, и для того, чтобы подняться на ноги, не потребовалось никаких усилий.
Впереди плескалось синее море. Круглые облака скользили по небесной глади, уплывая к горизонту, туда, где скопился целый облачный остров.
Остров!
Тильда всмотрелась в морскую даль, и ей показалось, что между облаками и морем виднеется темная полоса крутого берега, а над ним, высоко‑высоко, среди просветов в облачной завесе, вспыхивают золотом луковички дворцовых башенок.
Все происходило не так, как в прошлый раз. Тогда темное подземелье превратилось в цветущий сад. Тильда огляделась. Сад раскинулся прямо позади нее, на месте мертвой долины. Ни узников, ни стены из человеческих тел там больше не было, только надсмотрщик кощеевой тюрьмы, Сирин, по‑прежнему кружила в воздухе, но уже не одна, а в компании двух других птиц‑девиц. Тильда узнала их: крылья Гамаюн вздымались подобно морским волнам, а оперение Алконост сияло всеми оттенками утренней зари. На этот раз птицы не спешили к Тильде, лишь разглядывали ее украдкой, но это ее не огорчило: скорее всего, крылатые вещуньи понимали, что сейчас они ей не нужны, однако держались поблизости на всякий случай.
Тильде нужен был остров. Она повернулась и пошла к морю, увязая в рыхлом теплом песке.
13. Мортем
Козельский поставил чемодан на пол, вынул из кармана мятый клетчатый платок, смахнул невидимые пылинки с исцарапанных боковин драгоценной ноши и этим же платком принялся методично стирать пот со лба. При этом он смотрел в сторону, избегая встречаться взглядом со своей строгой наставницей. Внутри давно уже тоскливо щемило от ожидания предстоящей взбучки.
Божена стояла к нему спиной у фальшивого окна и не оборачивалась, будто способна была видеть сквозь мозаичные щиты, вставленные вместо стекол, и что‑то там, снаружи, ее до крайности заинтересовало.
Измученный ее молчанием, Козельский тяжело вздохнул и украдкой посмотрел на нее исподлобья. Она тотчас повернулась, и, буквально сжигая его взглядом, процедила сквозь зубы:
– Ну и что с тобой сделать за это?
– За что? – Козельский судорожно сглотнул.
– Не догадываешься? – Злая ухмылка исказила ее красивое лицо. – За чемодан!
– С ним все в порядке, – пролепетал нотариус, сдерживаясь, чтобы не заслониться от ее взгляда руками.
– Да, вижу. Но я чуть не лишилась его из‑за твоей безалаберности! Почему ты не обеспечил его сохранность, как тебе было велено? Как случилось, что поганый воришка добрался до него?
– Я оставил чемодан в гримерке, а дверь запер на замок.
– Уверен, что запер?
– Безусловно!
– Но замок не взломан, мне сказали.
– Вор воспользовался профессиональной отмычкой, думаю.
– Думает он! – Божена презрительно фыркнула. – Теперь я сомневаюсь, что ты на это способен! Разве можно оставлять такую уникальную, неповторимую вещь там, где совершенно трухлявые замки?
Козельский помертвел, чувствуя, что ситуация накаляется. Глядя на него, Божена немного смягчила свой острый взгляд и продолжила без звона в голосе:
