«С чего это я пахучая? – удивилась Дашка. – Да и не жирная совсем, по сравнению с тем, какая раньше была. Вот же влипла‑то, а! Что же делать? Рановато я избавилась от своей одержимости, не то бы и этой шишиге, и ее сестричкам небо с овчинку показалось».
Но пока что небо с овчинку казалось Дашке: среди лесных кущ, нависавших над ней, иногда проглядывали усыпанные звездами лоскутки, да желтая луна мелькала за ветвями. Над верхушками елей кружили птицы, не то вороны, не то коршуны или совы, а порой пролетало что‑то крупное, вроде ведьмы на метле, но Дашка не успевала разглядеть. Спину ломило от ударов о пни и коряги, куртка на ней изорвалась и намокла, под ткань набилась ледяная крошка с подмерзших луж, сучки и колючая хвоя.
Но вскоре мытарства закончились, по крайней мере, на время: шишига остановилась у высокого бревенчатого забора с нанизанными на столбы черепами и заколотила в калитку. Лязгнули засовы, заскрипело старое дерево, и такой же скрипучий голос произнес:
– Какой черт тебя принес, Беспута? Только почивать улеглась, а тут ты тарабанишь! Чего неймется?
– Гостинец тебе несу, Ягунюшка, человечинки раздобыла, – залебезила шишига, выволакивая Дашку из‑за спины за волосы. – Глянь, что за девка! Мясистая, косточки сахарные!
– Трухлявая твоя башка, – проскрипело в ответ. – Ты откуда ее приташ‑шила? С какой чужбины? Она ж ненашенская.
– И что с того? – голос шишиги задрожал, как у испуганной лягушки.
– А то… Как помрет она, враз на своей чужбине и очутится. Забыла разве? Прошли времена, когда мы всех без разбору поедали. Теперь разве что по кусочку от нее отрезать, а как помрет, так исчезнет, на свою сторону воротится.
– Ну, по кусочку, так по кусочку, все одно – лучше, чем поганки, – буркнула шишига, вымешивая босыми ногами грязь перед распахнутой калиткой.
Старуха, стоявшая в дверном проеме упершись руками в столбы по обе стороны от себя, отступила, пропуская гостью с «гостинцем». Ростом она была чуть выше шишиги, ее крупный мясистый нос свисал до подбородка, а над пригнутой головой, обвязанной грязным платком, вздымался высокий горб, обтянутый меховой безрукавкой. Калитка захлопнулась с громким треском, и Дашку поволокли дальше, к бревенчатой избе, стоявшей на двух огромных пнях и оттого приподнятой над землей. Окон в стене не было, а к низкой массивной дверце вела хлипкая кривая лесенка.
– Давай, в чулан ее! Один жилец там уже имеется. Но его не велено трогать до поры. А с девки мясцо обрежем, но не сразу, а как водица закипит. – Крепкой костлявой рукой хозяйка схватила Дашку за шею, втолкнула в избу и потащила дальше, в темный закуток. Там они на пару с шишигой связали ее грубыми веревками по рукам и ногам, сунули в рот вонючую ветошь и, перекинув конец веревки через балку под крышей, подняли и подвесили ее вниз головой. Прежде чем захлопнулась дверца чулана, Дашка успела заметить, что рядом с ней болтается чье‑то тело, похоже – мужское. Но это был точно не Гена. Оставалось надеяться, что друг не оставит ее в беде и вскоре придет на помощь. Только вот едва ли он справится с этими старыми чертовками. И откуда у них такая богатырская сила? Хотя, нет, не богатырская – колдовская. С такой силой ни один богатырь не сладит, а Гена и не богатырь вовсе.
В избе загремела посуда, потянуло дымом, послышался треск разгоравшихся поленьев.
– Кто там еще у тебя в чулане? – донесся оттуда голос шишиги.
– То не твоего ума дело, – проскрипела в ответ хозяйка.
***
Споткнувшись, наверное, в сотый раз, Гена растянулся во весь рост, протаранив собой заросли не то шиповника, не то еще каких‑то колючих кустов. Тысячи шипов вонзились в кожу по всему телу, и парень непроизвольно взвыл. Он бежал, не глядя под ноги, поэтому все время спотыкался и падал, зато ни разу не выпустил из виду косматую длинноносую карлицу, тащившую Дашку через лес. Догнать ее Гена не пытался, смекнув, что карлица – ведьма, и одним щелчком пальцев скрутит его в бараний рог, ну, или превратит в жабу, как вариант. Такой вариант его не устраивал, ведь, став жабой, он Дашку не спасет, и сам пропадет в этом гиблом загадочном месте.
Здесь требовалось все обдумать. Главное, Гена увидел, что карлица с Дашкой скрылись за забором, над которым торчала крыша избушки. Хозяйка, впустившая их, тоже походила на ведьму. Чтобы справиться сразу с двумя ведьмами, Гена решил использовать эффект внезапности: влезть на крышу, разобрать кровлю – с виду, она состояла из чего‑то не очень прочного вроде коры и веток, и спрыгнуть внутрь избы с жутким воплем, чтобы ведьмы обалдели, а потом схватить, что потяжелее, и огреть их, пока те будут соображать, в чем дело. Рискованный план, конечно, но другого не было. И слишком тянуть не стоило: неизвестно, что затевают сейчас эти коварные старухи.
Неподалеку захрустели ветки, кто‑то ломился сквозь заросли, приближаясь к тому месту, где залег Гена. Две человеческих фигуры, мужская и женская, показались на прогалине, освещенной луной. Пара направилась дальше, о чем‑то негромко беседуя. Слова звучали неразборчиво, но Гене показалось, что он узнал голос Тильды. Если так, то рядом с ней должен быть Якур. Обрадовавшись, Гена хотел было рвануть к ним, но задумался: тогда придется сказать, что Дашка в беде, и они, конечно же, соберутся вызволять ее вместе с ним. Тогда и шансов на успех будет больше, но… Гена вспомнил, что у Тильды пропал брат, семилетний мальчик. Если операция по спасению Дашки провалится, и все они окажутся в плену у ведьм, то ребенок так и не дождется помощи. Гена терзался в сомнениях, не отрывая взгляда от парня и девушки, и вдруг встревожился, обнаружив, что Тильду‑то он узнаёт, а вот Якура – нет! Парень был выше и худощавее коренастого северянина. И еще он кого‑то ему напоминал. Такие нервные взмахи руками Гена где‑то уже видел, причем не так давно. В памяти возникла ясная картина: полутемный зал с горящими по углам свечами, рядом – Даша, тогда еще совершенно чужая; белый, с зеленоватым отливом экран от пола до потолка, подсвеченный с обратной стороны флуоресцирующими трубками из чемодана. На светлом фоне отчетливо виден молодой мужчина, тощий, с изможденным лицом смертельно больного человека. Его обступали люди, вставшие с первого ряда – те самые черные теософы, чего тогда Гена еще не знал. Они называли его Марком Святозаровичем и, судя по разговору, видели его впервые. Беседуя с ними, мужчина так же резко вскидывал руки, словно те были крыльями, из которых выпали все перья, но он тем не менее отчаянно пытался взлететь.
Гену бросило в жар, хотя перед этим потряхивало от холода. Выходило, что Тильда тоже в беде! Но почему она идет рядом с этим типом так спокойно?! Предшественник Гены, превратившийся в живой труп – Лехой, кажется, его звали – болтал что‑то о новичке среди черных теософов, якобы, способном принимать облик других людей. Может быть, Тильда видит в дерганом типе своего друга? Скорее всего, так и есть. А на Гену колдовской прием не подействовал, потому что тип не подозревает о его присутствии и не пытается пустить ему пыль в глаза.
Противоречивые стремления разрывали Гену на части: хотелось немедленно броситься на выручку Тильде, но ведь дерганый тип мог ему и померещиться, расстояние их разделяло немалое, а зрение Гены заметно отличалось от идеального. К тому же, он опасался, что, потеряв из виду избушку, больше не сможет ее найти: темно ведь, и лес вокруг слишком дремучий. А пока он будет бродить в поисках, эти ведьмы сотворят с Дашкой что‑то ужасное. Если еще не сотворили… Внутри у него неприятно кольнуло. Гена дернулся, и тотчас дали знать о себе все шипы, вонзившиеся в тело при падении. Он со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, принялся почесывать особенно зудевшие места и отвлекся на миг, а когда вновь посмотрел туда, где шли парень и девушка, их там уже не было. Внимательно оглядев все окрестности, Гена понял, что едва ли найдет этих двоих, не двигаясь с места, а идти за ними означало бросить Дашку на произвол судьбы. С языка сорвалось ругательство. Гена решительно поднялся на ноги, стряхнул с одежды сор и направился к логову ведьм.
