Шмит и его тяга к прекрасному
Двое подручных де Тоя со своим скорбным грузом не спеша трусили на север, к Ржавому болоту. Маленький кривоногий Шмит с багровым лицом, битым фурункулёзом не мог забыть прекрасного тела мефру Брауэр. С женщинами у него никогда не складывалось, и даже Эльза, шлюха страшная, как демон из Преисподней, драла с него двойную плату за доступ к своему дряблому телу. Вот высокий голубоглазый красавчик Фриз по шлюхам не ходил. Ему Эльза, небось сама бы приплачивала, завистливо думал Шмит и вздыхал.
Всю ночь они сидели в засаде, наблюдая за играми Брауэр и старшего Грута. От криков учительницы и звериного рычания молодого командира скаутов у бедняги Шмита пересыхало в горле. Он представлял себя на месте Дидерика и брови его вздымались к верху, а из носа вырывался почти неслышный стон. И так полночи, пока, наконец, Брауэр не вылезла из палатки “припудрить носик”.
Потом он шёл следом за невозмутимым Фризом, придерживая ноги спелёнутой в оленью шкуру учительницы и пытался нащупать её лодыжки. Фриз бросал ему через плечо:
— Что ты там копошишься, Шмит?
А Шмит отвечал:
— Просто тебе помогаю, чтоб не так тяжело было.
— Мне не тяжело, — бурчал Фриз и шагал дальше.
Потом её взвалили на его, Шмита, оленя, потому что в их маленьком отряде не было человека легче, и всю дорогу до хижины у него была возможность поглаживать шкуру, представляя под пальцами гладкий белый зад Брауэр. Он так надеялся, что Гендрик отдаст им свою пленницу хоть ненадолго. А он просто взял и зарезал её без лишних разговоров.
“Ну кому от этого лучше стало, а?” — Взывал Шмит к небесам, не особо думая о моральной стороне этого вопроса.
“Да никому” — как бы пожимали в ответ плечами на небесах, хотя скорей где-то пониже.
А сейчас они везли безжизненное тело той, кто плотно занимал все мысли бедняги Шмита последние сутки.
— Эх, Фриз, ты видел какая у неё кожа, а? Как у мраморной статуи. — Он нежно погладил сгиб переброшенного через холку оленя свёртка с телом Адель. — Когда я был маленьким, наш класс возили в большой город, Петербург, помнишь такой?
— Ну, помню, что был такой, и что? Меня никуда не возили.
— А я там был. Нас привели в красивый дворец, огромные чёрные великаны держали свод…
— Вот ты заливаешь… — рассмеялся Фриз. — Какие великаны? Пусть я мелкий был, когда мы улетали, а ничего подобного на Земле не было.
— Каменные, болван! — Огрызнулся Шмит. — Учительница повела нас внутрь. Мы поднимались по широкой лестнице, покрытой ковром, наверху стояли мраморные статуи. Очень красивые. Но одна из них… Я её увидел, аж дыхание перехватило. Она лежала на матрасе такая расслабленная, и бесстыдная и будто звала меня…
— Иди ко мне, маленький Шмитти, — запищал тоненьким голоском Фриз, — доставай свою крошечную пипирку, я так долго тебя ждала…
— Ну и дебил ты, Фриз, — беззлобно ответил Шмит. — Я тогда дождался случая, и в одном из залов сбежал от своего класса. Вернулся к лестнице, и, наверное, час простоял перед ней, не в силах оторвать взгляд. Я пальцами водил по её груди, касался твёрдых сосков. Гладил живот, бёдра, обхватившие покрывало… Она была каменная, холодная и твёрдая на ощупь, но вся какая-то полупрозрачная, белый камень будто светился изнутри. Это было настоящее чудо. А потом прибежала какая-то старая грымза в чёрном костюме и устроила скандал, что я своими грязными ручонками трогаю бесценный экспонат. “Это спящая вакханка Гёте!” — кричала она. Будто сотрётся эта вакханка от маленьких детских ручек!
— Вак-ханка… Это что за фрукт? Шлюха, что ли?
— Не знаю, — ответил Шмит, — экскурсовода я не слушал. А сейчас не знаешь… Может, фадер Корнелис знает, что это значит, или Хольт? У мефру Брауэр такая же кожа… Белая и словно светится изнутри, и веснушки её совсем не портят. — Шмит горько вздохнул. — А теперь к ней не прикоснёшься.
— Почему? Наоборот — Щербато осклабился Фриз. — Приедем на место, разверни и развлекайся. Белая, холодная, твёрдая, всё как ты любишь. И сопротивляться не будет. А живая она тебе точно не дала бы никогда в жизни.
— Господи Иисусе! — Взмолился Шмит. — Прости этого грешника за его слова неразумные, сам не ведает, что несёт.
Не особо религиозный Фриз сплюнул:
— Ой, святоша! Кто тебя в рай пустит? Готовь лучше свой зад для адской сковородки.
Шмит надулся и некоторое время ехал молча.
Местность постепенно уходила в низину. Олени осторожно переступали с камня на камень, стараясь избегать напитавшегося холодной водой мха. Солнце клонилось к западу. В абсолютной тишине они двигались в направлении далёкого горного хребта. Кривые берёзы сменились высокими соснами, подлесок стал гуще.
— Всё! — Натянул удила Фриз. — Дальше пешком.
Он закинул на плечо завёрнутое в шкуру тело Адель и качнул головой:
— Давай, святоша, иди вперёд, прокладывай путь.
Шмит зажёг фонарь и запрыгал по корням деревьев, выискивая метки.
Брошенная хижина
Маленький отряд скаутов мчался так быстро, как мог. Эрик впереди, за ним Дидерик и цепью остальные. Солнце уже коснулось горного хребта на западе, когда Эрик протянул руку вперёд и крикнул командиру:
— Вот за той сопкой на склоне.
Дидерик осадил оленя. Скауты собрались вокруг.
— Ждите здесь, мы с Эриком на разведку, — сказал он.
Быстро, почти бегом, они взлетели на вершину. Прямо под ними из склона торчала деревянная наклонная крыша, заваленная ветками и хвоей. Перед ней небольшая расчищенная площадка. Влево и вправо уходили еле заметные тропки.
— Как думаешь, есть кто-нибудь? — тихо спросил Грут.
Эрик отрицательно покачал головой.
— Вряд ли. Оленей нет, а пешком сюда идти слишком далеко.
— А внутрь не могли завести?
— Могли бы, но зачем? Посмотри туда, — Эрик показал на дальний край площадки, — даже отсюда видно объеденный мох. Тут они паслись. Кто-то недавно здесь был, но уже уехал.
Дидерик взвёл арбалет и шепнул:
— Всё равно идём тихо.
Бесшумными тенями они спустились по камням, обошли хижину с двух сторон. Она не была домом в полном значении этого слова, скауты не строители. Десяток лет назад, в дальнем походе, они натаскали камни, в которых нигде на Новой Родезии недостатка не было, выложили наклонные стены, сужающиеся к верху. Щели между булыжниками заткнули ветками, хвоей, мхом, всем, что под руку попалось. Задней стеной послужил склон сопки. Спереди сколотили грубую деревянную дверь, справа вмазали глиной кусок мутного стекла. Всё это строение покрывала наклонная деревянная крыша с торчащей из неё трубой. Достаточно, чтобы выжить, даже зимой, но вряд ли пригодно для жизни.
Держа арбалет наготове, Дидерик потянул на себя дверь. Не дверь, а крышку, приставленную к проёму. Эрик подхватил её и приставил к стене, пока Дидерик, ступая на носки, вошёл внутрь.
— Пусто… — Сказал он разочарованно.
Эрик зашёл следом. Ничего не изменилось с тех пор, как он был тут последний раз. Только потемнело дерево. Длинный стол из распиленного вдоль соснового ствола, грубо сколоченные скамьи. Стул, вырубленный из соснового пня. В углу — печь, сложенная из камней, как и весь этот дом. Дидерик стоял около печи и рассматривал пол.
— Эрик, можешь зажечь фонарь? Посвети мне под ноги.
Эрик запалил фитиль и захлопнул стеклянную дверцу. Он наклонил фонарь, присмотрелся к полу под ногами Дидерика.
— Вот чёрт! — Выругался он, опускаясь на колени. На одной из досок щелястого пола темнело пятнышко, и он не сомневался в его происхождении.
— Командир, — он задрал голову и приподнял фонарь, — это кровь, свежая… И, похоже, человеческая.
Может, тени от фонаря так легли, может ему показалось, что при этих словах он увидел отчаяние и боль, невыносимую боль на лице своего командира… Но как ни вглядывался потом, он больше не замечал никаких признаков волнения.
— Надо их догнать, — ответил Дидерик твёрдо и спокойно, — если кровь свежая, далеко они не ушли.
