насчет того, куда нас поместить.
Вертухай толкнул одного из арестантов вперед, тот оступился, едва не упал, развернулся и замахнулся кулаком на охранника.
– Поосторожнее, сукин ты сын! – рявкнул он, но кулак ударил в пустоту.
С ловкостью, какой вряд ли можно было ожидать при таком телосложении, вертухай увернулся от удара и сам врезал арестанту под вздох. Тот упал навзничь, а вертухай шагнул к нему и замахнулся еще раз, но голос капитана остановил его.
– Ладно, Тули, хватит с него. Он просто пьян.
Тули выпрямился и отступил на шаг.
– Да, сэр. Слушаюсь, капитан, – буркнул он, повернулся и повел нас в загон для ожидающих. Вообще-то, Тули отличался от всех вертухаев, которых я видел за время пребывания в Катакомбах. При том, что я не назвал бы никого из них слишком симпатичными мне персонами, большинство из них просто скучали на работе, превратившей их в циников, так что, если вы подпрыгивали, когда вам приказывали подпрыгнуть, вам ничего особенного не грозило. Особой физической жестокости к арестантам, как правило, не применяли, хотя несколько раз мне доводилось видеть, как вертухаи защищались от ничего не соображавших пьянчуг или просто психов. В таких случаях они утихомиривали дебоширов кулаком или дубинкой, но для этого обычно хватало одного удара. Несколько раз я видел, как людей били не в целях самообороны, а если они двигались недостаточно быстро, или задирали охранников, или просто грубили. Однако поскольку пистолетов у охранников не было, они старались не слишком распускать руки. Даже самые тяжелые кулачищи не спасли бы вертухая, если бы на него навалилась толпа разъяренных арестантов. Поэтому насилие применялось только в случае необходимости.
И все же их отношение к арестантам совершенно отвратительно. На своих подопечных они смотрят не как на людей. Для них это мясо, которое необходимо надлежащим способом приготовить – не слишком быстро. Когда с ними заговаривают, им требуется несколько секунд на то, чтобы перестроить сознание и видеть в вас разумное существо, а не низшую форму жизни.
Я почти уверен в том, что в повседневной жизни вертухаи могут оказаться вполне симпатичными людьми: семьянинами, которые любят бейсбол, и собак, и пожилых леди, которые вне стен этой серой комнаты (в некотором роде – вселенной) даже в мыслях не имеют ничего дурного. Однако в этом помещении они становятся совсем другими. Они далеко не садисты (хотя Тули, как мне кажется, не прочь поработать кулаками), но они и не совсем люди.
Такое впечатление, что долгая работа в окружении скованных наручниками арестантов наложила на них свой отпечаток. Они не сделались такими как мы, но тюрьма все же подчинила их себе. Они окружены странной аурой, описать которую я могу единственно, если скажу, что, хотя они находились как бы по одну сторону Закона, а мы – по другую, мы ощущали себя почти братьями, скованными тем, что они с нами делали, и тем, что нам приходилось позволять им делать с нами. Эта связь крепка, она основана на ненависти, но неоспорима – как связь между отцом и сыном или между братьями.
Имелись, конечно, и исключения.
С одной стороны, я бы отнес к ним Тули – законченного ублюдка, получавшего удовольствие от унижения своих подопечных арестантов… с другой – капитана, который выказывал признаки уравновешенности, интеллигентности и человечности.
Однако в ту минуту мы являлись добычей Тули, а не капитана, и пока он гнал нас в загон, у меня сложилось впечатление, что, будь у Тули возможность выколоть нам глаза за спиной у капитана, он бы это сделал.
Массивный вертухай захлопнул дверь клетки и запер ее. Теперь нам оставалось только ждать, пока не обработают следующую партию арестантов.
Я сел на жесткую скамью и огляделся по сторонам. Эта клетка оказалась заметно больше той, наверху, но прутья ее имели все тот же темно-серый цвет. Пол покрывали клочки бумаги, конфетные обертки, лужи жидкости, которая могла быть мочой, а могла – чем угодно. В дальнем конце клетки (но за ее пределами, за узким пространством, отделявшим клетку от наружной стены здания) виднелось зарешеченное окно. Окно было открыто, и в него задувал до ужаса холодный ветер вместе с дождем, так что в том конце клетки никто не сидел из опасения промокнуть. Я осмотрел моих спутников, и собравшиеся здесь люди казались сборищем самого жалкого сброда, какой мне доводилось видеть. Жалкого не в социальном смысле этого слова, но в самом что ни на есть буквальном. Все производили впечатление несчастных. Возможно, измученных. Возраст их варьировал от грязных престарелых бродяг с багровыми носами и налитыми кровью глазами и до котят школьного возраста, до смерти перепуганных тем, что оказались здесь со всеми этими преступниками.
К двери подошел вертухай.
– Так, а ну-ка, ребята, подберите-ка все эти бумажки.
Двое из этих мальцов, которым явно не терпелось выказать готовность к сотрудничеству, сорвались со своих мест и убрали с пола все клочки. Теперь клетка вокруг меня сделалась чистой и почти стерильной, если не считать луж, в которых я теперь распознал воду из окна.
Чистую и стерильную как мой дух в ту минуту – разом отбросивший банальности и глубокие наблюдения.
…Я почувствовал, что снова тихонько еду крышей.
Одного юнца увели избавляться от вшей. Ему это было действительно нужно. Когда он проходил мимо, за ним тянулся шлейф вони. Потом я вымылся, вышел из душевой кабины и услышал окрик вертухая.
– Так, стань сюда прежде, чем оденешься. Сюда, ну!
Я шагнул вперед, на конвейер, параллельно с санитарной обработкой продолжавший процесс нашей дегуманизации.
Тюремный врач спросил меня, как я себя чувствую, и я ответил: «Замечательно. У вас здесь прямо настоящий курорт». Откуда-то справа, а может, ниоткуда вынырнула рука, и Тули отвесил мне оплеуху.
Я сказал врачу, что чувствую себя хорошо. Он попросил меня раздвинуть пальцы ног, проверить, нет ли у меня грибка.
– Дерматофитоз, – сказал я, и он поднял взгляд, потрясенный тем фактом, что один из его подопечных может оказаться начитанным. Знай он, что я запомнил это слово с этикетки талька для ног, это произвело бы на него меньше впечатления.
Он отослал меня кивком головы, я вернулся, забрал корзину с вещами, оделся и вышел из душевой в другой небольшой вестибюль, где нас уже ожидали с причиндалами для снятия отпечатков. Я снова прошел эту процедуру, причем мне снова не предложили ничего, чем бы я мог вытереть с пальцев жирные черные чернила. Для меня это стало очередной наглядной иллюстрацией того, как человека методично превращают в животное. Вместо того, чтобы снимать отпечатки с той
