— Вам так кажется, господин Каслмен? — Рахиль неодобрительно покачала головой.
— Это сейчас с вами Грелич говорит, а не Каслмен. И я здесь потому, что ваш любимец, или любовник, двинулся мозгами или попросту струсил.
— Жуть какая! Тот голос, который пониже, — это вы?
— Ага, и воображаемые пейсы тоже мои. Не обращайте внимания. О чём ещё говорил Натан?
— Я почти ничего не знаю. Как-то он говорил о менялах в храме. Думаю, он имел в виду господина Мейера. В любом случае всё это ему не нравилось.
— Менялы тоже люди, им жить на что-то нужно, — сказал Грелич.
— Не будем отвлекаться, — вступил в разговор Ричи. — Рахиль, почему вы берёте на себя ответственность?
— Я убеждала Натана следовать своей совести. Говорила ему, что совесть — истинный глас Бога. Наверное, его проняло. Но поверьте, я и предположить не могла, что он решится на такое. Если, конечно, это его рук дело.
— Вы знаете, где мы можем найти Натана Когана? — спросил Ричи.
Женщина открыла сумочку и достала клочок бумаги:
— Вот его адрес, а вот адрес его раввина. Это всё, что я могу для вас сделать. Да, вот ещё что. Натан очень увлекается шахматами. Как-то мы даже были в шахматном клубе. Не помню, где это. Может, в центре? Клуб мне понравился.
В клубе «Маршалл» Натана не обнаружили. Зато нашли его в Манхэттенском шахматном клубе на Девятой Западной улице, в Гринвич-Виллидже. На него указал директор клуба. Натан оказался высоким худым бледным юношей с тёмными волосами. Он сгорбился за первой доской над защитой Нимцовича. Венгерский гроссмейстер Эмиль Бобул играл белыми. Бобул случайно зашёл в клуб сыграть партейку-другую, но явно встретил в лице Натана серьёзного соперника. Натан согнулся над доской, одной рукой подперев скулу, другую положив на шахматные часы.
Через какое-то время Натан заметил и узнал Грелича, минуту подумал, разлепил губы, тряхнул головой и прошептал что-то Бобулу. Гроссмейстер кивнул в ответ. Натан ещё что-то пробормотал. Бобул пожал плечами. Натан перевернул на доске своего короля, поднялся с места и направился к Греличу:
— Господин Грелич, думаю, мне нужно вам кое-что объяснить.
— Сделайте одолжение, — сказал Грелич.
После чашечки кофе в ближайшем кафетерии Натан сказал, почему он прервал операцию:
— Я знал, что мне бы лучше этого не делать. Самоубийство и передача тела узаконены, не следует пытаться обойти санкционированные государством процедуры. Господина Каслмена я пересадил в другое тело, не испытывая никаких угрызений совести. Если господин Грелич решился пустить в своё тело господина Каслмена, это не моё дело. Но когда наступила пора «выключить» Грелича, уничтожить его электрохимические связи, то есть приговорить его к смерти, я засомневался. И колебался слишком долго. Я просто ушёл. Я говорил себе: какая твоя работа? Щёлкать переключателями и нажимать на кнопки. Но я принял всё это близко к сердцу. Они хотели сделать меня палачом. Чтобы я сознательно пошёл на это. Для меня слишком.
Стрелки часов перевалили за одиннадцать вечера, когда Ричи-Грелич вернулся в свою квартиру, по пути перекусив в ирландском пабе. Хоть Грелич и был вегетарианцем, он не воспротивился, когда Ричи заказал себе сэндвич с говяжьей солониной, домашнее жаркое, небольшой салат из зелени и пинту красного «Киллиана».
— Надеюсь, ты не против, — сказал Ричи, впиваясь зубами в сэндвич.
— С чего вдруг? Я тебе продал своё тело. Если нравится портить его паршивой трефной [107] пищей, это твои проблемы.
— Ещё пива?
— Как хочешь.
Вторую пинту Ричи не заказал. Не хотелось бы добираться до душа на четвереньках. И ещё его интересовало, как пройдёт эта ночь. Вчера он был истощён морально и физически. Как-то оно сегодня будет? Словно в первый раз. Он чувствовал себя неуютно, осознавая, что спит с Греличем, даже если и в одном теле. Он вообще сможет уснуть? Ричи надеялся на естественную потребность тела в отдыхе — оно само заснёт, когда в этом возникнет необходимость.
Но чьё это тело? Понимало ли оно когда-нибудь, какому разуму принадлежит? Понимает ли само тело — не Каслмен, не Грелич, само тело, — что теперь оно называется по-другому?
В квартире Грелич принял душ, нашёл комплект пижамы Ричи и переоделся. Не обсуждая это с Ричи, лёг на кровать, выключил лампу, обхватил подушку и уснул.
Ричи лежал в теле совершенно без сна, ему было жуть как неудобно. Он смотрел на блики от проезжающих мимо дома машин.
Он пробовал убежать прочь из бессонной ночи. Он наблюдал игру света и тени на потолке — замысловатые гипнотизирующие узоры. Он чувствовал себя несчастным оттого, что не имеет собственного тела, что не может подняться, пойти на кухню и сделать бутерброд, посмотреть телевизор, сыграть на компьютере. Вместо него Грелич управляет телом, а он, Ричи, пролежит здесь всю ночь, глядя в потолок. Он даже не может подняться, чтобы выпить. Нужно бы поговорить с Греличем на этот счёт, если текущее положение вещей затянется. А он страстно желал, чтобы оно быстрее закончилось. Как он может спать в незнакомом теле, разделяя черепную коробку с человеком, которого он едва знает? У любого на его месте в таких обстоятельствах была бы бессонница. С этой мыслью Ричи и заснул.
Ему приснился сон. Он идёт по длинному тёмному коридору к закрытой двери, из нижней щели которой пробивается яркий свет.
Дверь открывается, Ричи входит.
Маленькая тёмная комнатка, косой потолок. Кажется, чердак. Перед Ричи ровный деревянный стол, на нём горит свеча в оловянном подсвечнике.
В дальнем конце комнаты высокое окно. Ни штор, ни занавески. А за стеклом темнота городской ночи, более густая, чем темнота в комнате.
Вот он на полпути. За столом два человека, смотрят на него. На одном, сидящем справа у самого края стола, пожилом и тощем, тёмные бесформенные одеяния и ермолка на голове, очки в тонкой оправе подняты на лоб. Перед ним на столе развёрнут пергамент, в правой руке заострённое стальное перо.
Второй человек также стар, но крупнее и выглядит
