Она не сумела привлечь твоего внимания. Она так и умерла, не осуществив своей мечты. Знаешь, о чем она мечтала?
Ремедиос улыбалась сквозь слезы:
– Мечтала просто сказать тебе о своих чувствах. Как будто все внутри падает вниз… Или летит вверх!
Она рассмеялась и упорхнула, оставив меня стоять с раскрытым ртом, придавленного всей массой бытия.
– Кто я? – Голос Ремедиос долетел сзади, и я развернулся. Она вновь скользила по шесту. – Я – безродная девчонка из прислуги. А кто – он? Сын самого дона Ривероса! Я была обречена с самого начала!
– Нет, – прошептал я. – Нет, если бы ты… Если бы я…
– Если бы ты знал, – прогремел голос отца, – то все могло бы сложиться иначе.
– Да!
– Если бы она только осмелилась открыто сказать тебе о своих чувствах.
– Но она не сказала!
– Так же, как сейчас молчишь ты.
Дым заполнил помещение. То тут, то там вспыхивали пучки лазеров, и в глазах плясали разноцветные пятна. В дыму исчезла Ремедиос, две безымянных девушки и отец с кальяном. Только его голос еще звучал, напутствуя:
– Не смей решать за других, Николас. Никогда. Не отнимай у них этого удовольствия. И, Христа ради, покажи нам настоящий секс! Не заставляй папу краснеть за тебя.
Опять что-то коснулось лица, и я открыл глаза, вынырнув из разноцветного дыма в… В кладовку.
Я лежал на ящиках, а надо мной сидела Вероника с печальным выражением лица.
– Николас… – Она покачала головой. – Как же ты нас всех напугал…
– А что случилось? – Язык плохо слушался, картинка перед глазами расплывалась, немного подташнивало.
– Случилось… – Вероника хихикнула. – Нет, вот скажи – ну кто стреляет из «Дигла» одной рукой? Ну я могу, ладно. Но ты-то куда?
– В меня попала пуля? – Я все еще не понимал, что случилось, хотя последние моменты перед лекцией о сексе в памяти воскресли.
– Нет, тебе прилетело пистолетом между глаз. Марселино тоже не в лучшей форме – он уже два часа ржет и не может остановиться.
Кажется, это была шутка. Всем своим видом Вероника приглашала меня присоединиться. Рассказать ей о своих чувствах? Сейчас? Да она просто умрет со смеху, вот и все. Я для нее – забавный приятель с изувеченной психикой. Таким она меня хоть как-то ценит.
– Ну сходи, наложи ему жгут на шею. Должно помочь, – проворчал я, пытаясь сесть. Вероника наблюдала за моими потугами. Она стала серьезнее.
– Не хочешь рассказать, какой черт тебя дернул меряться членами с Марселино?
Вопрос был задан грубоватым тоном, но лицо, взгляд… Вероника ждала ответа, затаив дыхание. Я мысленно стиснул зубы.
– Выдалась свободная минутка, а я давно не доставал член ради кого-то другого, так что всё это было, в какой-то мере, неизбежно…
– А что если Марселино мне всё рассказал? Про условия вашего дурацкого пари.
В этот момент я как раз тёр лицо ладонями. Пришлось увлечься процессом. Должно быть, со стороны я выглядел, как парень, пытающийся прийти в себя после отключки, а не как парень, пытающийся скрыть кровь, прилившую к щекам со всего организма.
– Да, прости. Денег у меня не было, пришлось ставить на кон тебя. Но это он предложил, честное слово!
– Он свое еще получит. А вот ты…
Договорить ей помешала распахнувшаяся от мощного пинка дверь.
– Ты! – взревел Марселино. Глядел он при этом на меня. Я же старался изо всех сил спрятаться в ракушку. Но ракушки-то у меня и не было.
Из-за плеча Марселино показалась голова Джеронимо – он висел у гиганта на шее.
– Николас, я пытался его остановить, но он неудержимо хочет тебя убить!
Оказывается, я умею смеяться. Наедине с собой это не приветствуется, смех без причины не является признаком адекватности солдата, поэтому большую часть жизней я был серьезен.
Я и сейчас держался. Отнес этот мешок с вялым мясом и костями в кладовку, вернулся в зал, и только тогда – не раньше! – уступил инстинкту. Смеялся до слёз, до боли в животе, корчась на силовой скамье, на которой день назад установил новый личный рекорд в жиме лежа.
Но всё когда-нибудь заканчивается. Как выяснилось, даже моя бесконечная вахта скоро завершится. Подошел к концу и первый в жизни приступ смеха. Я лежал, глядя в потолок, и успокаивал дыхание, ощущая в сердце странную пустоту.
Я победил. Но Вероника сидит с ним. С ним, а не со мной! И чем ее притягивает этот малахольный? Материнский инстинкт, не иначе. Все мы – рабы своих инстинктов. И даже если умудряемся иногда от них отступить, по итогу всё равно возвращаемся.
Послышались легкие шаги. Я резким движением сел и поморщился – на пороге стоял мелкий с подносом в руках.
– Чего тебе? – Я пробежал взглядом по ящикам с оружием. Все заперты.
– Решил принести вам поесть, – вздохнул мелкий. Таким грустным и услужливым я его еще не видел. – Вы ведь пропустили завтрак из-за всей этой истории.
Он подошел и поставил поднос на скамью рядом со мной. Я вытаращил глаза.
– Это – что?
– Яичница с беконом, бутерброды с сыром и колбасой, кофе и пирожное «Корзинка».
– Откуда?!
– Из вашего синтезатора питания, сеньор Рамирез. Я взял на себя смелость отремонтировать его. Выпаял ограничитель меню и заменил протекшие конденсаторы. Моделька старая, но еще послужит…
Оттолкнув его, я побежал в кухню. Если этот мелкий умник сломал мой синтезатор…
– Овсянку и чай!
Немедленно раздался сигнал, транспортерная лента пришла в движение, и появилась тарелка каши и стакан. Я перевел дыхание.
– Очевидно, Августин Сантос боялся, что вы потеряете форму от неправильного питания, и ограничил синтезатор в возможностях, – раздался за спиной голос мелкого. – Теперь можете выучить новые слова. Пиво, чипсы, сосиски, устрицы – он сделает всё. И без малейшей задержки.
Я повернулся к мелкому. Нужно поблагодарить, но что-то в глубине души не позволяет. Что же это, гордость? Или чутье?
Мелкий смотрел открыто и прямо. Ему как будто и скрывать-то нечего. Даже шарманку свою где-то оставил, запросто сойдет за нормального человека.
– Зачем ты это сделал? – спросил я напрямик.
Мелкий того и ждал:
– Все из-за Вероники. Мы, вероятно, скоро погибнем. Но мы с Николасом сами выбрали себе судьбу, а она с нами из-за стечения обстоятельств. Бедняжка не должна была… – Он всхлипнул, отвернулся и продолжал, закрыв глаза ладонью: – Мне трудно говорить. Но я бы хотел сделать последние дни ее жизни здесь как можно лучше. Пусть закажет свой любимый греческий салат с оливковым маслом и овощное рагу. Выпьет бокал «Муската», расслабится…
Он махнул рукой и вышел, якобы не в силах больше говорить на болезненную тему. Я пошел следом, мысленно повторяя: «Греческий салат, рагу, „Мускат“…»
В зале мелкого не оказалось. Как будто едва скрывшись из виду, он тут же припустил бежать. Но куда?
Приоткрытой была лишь одна дверь, и я с трудом преодолел ступор, чтобы броситься туда. Лаборатория! Этот псих в моей лаборатории, и один бог знает, что он там…
Он стоял возле стола с реактивами и даже не смотрел в сторону отгороженного стеклом чана с аксолотлями, где, верно, уже никогда не созреет, не вырастет мой сменщик, новый Рамирез.
– А ну-ка убирайся отсю…
– Если и есть что-то, что моя сестричка обожает превыше всего на свете, – перебил мелкий, – так это духи «Шанель №5». Говорят, в детстве на меня перевернули флакончик – это с тех пор она меня так любит.
Слова застыли у меня на языке. А мелкий, закончив смешивать в пробирке реактивы, поднял ее повыше и замер, любуясь желтой жидкостью.
– Но осмелюсь ли я когда-нибудь подарить ей эти духи? Ах, нет, нет, я слишком виноват, этого не загладить подарками.
Он поставил пробирку в штатив и ушел, качая головой.
Я бросился к компьютеру, просмотрел логи и выдохнул. Нет, он ничего не успел сделать. Но как этот гаденыш умудряется открывать двери без моего ведома?! Я бросился за ним.
Он стоял в зале, любуясь танком. Рта я раскрыть не успел.
– Самое ценное, что у нее есть, – ее
