худые, и если вы уберете часть камней, то сможете увидеть, как англичане будут подходить, и подадите команду. Когда они ступят на пляж, мы все услышим это. Как только они окажутся рядом с лодкой, вы постучите по борту, и мы толкнем ее прямо на них, вы снизу, а мы сзади. Застанем их врасплох. Потом мы все выпрыгиваем и хватаем их, каждый по одному, пока они не очухались.
– Да. Да, разумный план. – Гюнтер посмотрел на Борзига и Кольвица. – Вам уже приходилось устраивать засады?
– Да, на Восточном фронте.
– Мне тоже, в гестапо. Только это было в городах, и в основном мы ловили штатских. Я доверяюсь вам.
– Спасибо. Давайте поднимем лодку.
– Чертовски холодно будет ждать, – заметил Сайм.
– Это пустяки, – отозвался Кольвиц. – Посидели бы вы в засаде русской зимой.
Они убрали брезент и подняли лодку. Та была большой и тяжелой, но Борзиг и Кольвиц справились без особого труда. Капп и Сайм залезли внутрь, переложив весла так, чтобы один борт навалился на них. Гюнтер лег и пополз, чувствуя, как протестуют мышцы.
– Я стукну по борту лодки, это будет сигналом, – сказал он. – Посудина тяжелая, так что толкайте изо всех сил.
Гюнтер отгреб камни, чтобы под планширем образовалась небольшая щель и можно было вести наблюдение, если лечь на живот. Он поднял взгляд на тропу, что вела к пляжу, – темный проем в набережной. Под лодкой стояла полная темнота, сильно пахло водорослями. У Гюнтера уже окоченели ноги. Сайм рядом с ним возился, устраивая поудобнее свое костлявое тело, и заехал ему локтем в ребро. Этот Сайм всегда елозит или дергается.
– Лежите тихо, черт побери! – выругался Гюнтер. – Они услышат шорох гальки, если вы будете тут шевелиться.
– Ладно. Простите.
Гюнтер достал часы со светящимся циферблатом и поднес к глазам. Одиннадцать сорок пять. До появления группы Манкастера оставалось три четверти часа.
Тем вечером, после совещания с Бертом, Дэвид спустился обратно в пустую гостиную. Джейн, стоявшая за стойкой администратора, озабоченно улыбнулась, когда он проходил мимо.
Дэвид сел в кресло и стал смотреть в окно. Как ему быть? Здравый смысл, приличия и старая, укоренившаяся привязанность говорили, что надо остаться с Сарой. Но примет ли она его теперь? Наталия же волновала его, обещая что-то новое. Более того, именно она понимала его прошлое, его истинные корни.
Спустя какое-то время он направился наверх, в номер, который делил с Наталией. Он повернул ручку, но дверь была заперта. Он чувствовал, что Наталия там, но изнутри не доносилось ни звука, на стук никто не ответил. Дверь комнаты Сары отворилась, и его жена встала на пороге, глядя на него.
– Сара.
Она повернулась и вошла в комнату, оставив дверь открытой. Дэвид последовал за ней. Сара села на кровать и уныло посмотрела на мужа:
– Пожалуйста, не говори снова, что просишь прощения. Мне кажется, я этого не вынесу.
Он закрыл дверь и привалился к ней спиной.
– А что еще мне сказать?
– Ничего. – Сара покачала головой. – Ничего.
– Насчет моего еврейского происхождения. После сорокового года у меня не было выбора, приходилось скрывать его. Тем более после того, как родился Чарли…
– Тебе стоило признаться мне, Дэвид. Пусть это стало бы шоком, потрясением. Не стану делать вид, что мне было бы все равно, но это никак не изменило бы наши отношения. И я поддержала бы тебя. – Она повернулась к нему. – Но это была лишь первая ложь. – Сара встретилась с ним взглядом. – Твоя любовь ко мне умерла вместе с Чарли, ведь так?
– Нет. Но его гибель, она… разделила нас. Не знаю почему. А позже, вступив в Сопротивление, я чувствовал вину за то, что снова лгу тебе, и от этого становилось только хуже. – Он поднес два пальца к переносице и с силой сжал ее. – Я был избалованным ребенком и вырос эгоистичным мужчиной.
– Ты веришь в долг, в жертвенность, – тихо проговорила Сара. – Это всегда восхищало меня в тебе. Но я не хочу, чтобы ты оставался со мной из чувства долга. И не знаю, смогу ли снова доверять тебе.
Он подумал о еще одной тайне, последней. Наталия. Сара не догадывается. Бедная, даже сейчас она не знает обо всем. Он тяжело вздохнул:
– Ты не сказала, любишь ли ты меня все еще или нет.
– Мне кажется, этого уже недостаточно.
Дэвид закрыл глаза. Сара вздохнула, потом встала:
– Дэвид, не стоит обсуждать это сейчас. Вот что я хотела сказать. Джейн волнуется. Что бы ни было, сейчас надо сосредоточиться на предстоящей ночи. Мы не вправе подвести остальных.
– Долг.
Дэвид улыбнулся, губы его печально скривились.
– Да, долг. А теперь, полагаю, тебе лучше уйти.
Он вышел из комнаты. Дверь Наталии была по-прежнему заперта. Пришлось спуститься обратно в гостиную, сесть и снова устремить взгляд на пустую улицу. Явилась поразившая его мысль: впервые за все время их отношений Сара из ведомой превратилась в ведущую.
В восемь вечера Джейн пригласила их на ужин. Сара лежала на кровати и читала роман Агаты Кристи в попытке отвлечься. Тяжело вздохнув, она собралась с силами и заставила себя пойти вниз. Остальные четверо – Дэвид, Фрэнк, шотландец и та женщина со славянским акцентом – уже сидели за одним из столов. С ними был и Берт, читавший «Дейли экспресс». Когда подошла Сара, Бен шутливо заявил, что в следующий раз им подадут уже американскую еду – на подводной лодке.
Джейн приготовила говяжье жаркое с картофелем и брюссельской капустой. Обед был невкусным, как все, что ела Сара в гостинице, но горячим и питательным. Берт посмотрел поверх газеты.
– Пишут, что Геббельс устраивает совещание с высокопоставленными офицерами, но Гиммлера и Гейдриха не пригласил. Похоже, раскол внутри нацистов уже начался.
– И об этом сообщает «Экспресс»? – удивился Бен. – Бивербруковская газета. Обычно там трубят лишь о том, что наши германские союзники сильны и едины.
– Нынешнее правительство хочет, чтобы Геббельс прекратил войну в России. Даже Мосли понимает, что победить в ней невозможно.
– Думаете, это на самом деле может случиться? – спросил Фрэнк. – Что-то вроде гражданской войны в Германии?
Дэвид, сидевший тихо, поднял взгляд:
– Да. Гитлер лично держал в руках бразды правления. С самого начала существовала опасность, что все рассыплется после его смерти. Он говорил, что Третий рейх простоит тысячу лет, и народ ему верил, но какой империи удавалось продержаться так долго? Даже Древний Рим не устоял. Несколько веков – вот максимальный срок, отпущенный любой империи. А многим – и того
