— Человек!.. человек!.. — вдруг закричал он, осмотревшись кругом.
— Мёртвый? — спросил Михаил Васильевич.
— Нет, живой… он со всех ног бежит к нам.
Действительно, навстречу нашим героям поспешно бежал, словно спасаясь от ужасающей опасности, какой-то человек, с непокрытой головою, в лохмотьях, с лицом, искаженным от ужаса.
— Спасите! спасите! — кричал он по-английски и, подбежав к месту, где стояли оба спутника, упал к их ногам, диким голосом повторяя ту же мольбу о спасении.
Старый учёный участливо взглянул на покрытое кровью и пылью лицо несчастного и — едва не упал от неожиданности.
— Фаренгейт! — воскликнул он. — Джонатан Фаренгейт!..
Эти слова произвели видимое впечатление на спасшегося: он медленно поднялся, провел по лицу дрожащими руками, как бы желая рассеять охвативший его ужас, затем более осмысленно взглянул на Михаила Васильевича и его спутника.
— Джонатан Фаренгейт! — прошептал он. — Это я… Да, меня так зовут… Но каким образом вы знаете мое имя, и кто такие вы сами?
Старый ученый положил ему на плечо свою руку.
— А помните вы собрание в Ниццкой обсерватории? — спросил он, смотря американцу прямо в глава. — Я — Михаил Осипов.
При этом имени несчастный дико вскрикнул и, схватив руку старика, сказал:
— Ах! Само Провидение послало вас! А это чудовище!.. разбойник!.. мошенник!..
— Кто такой? О ком вы говорите? — в один голос спросили Сломка и его спутник.
— Пойдёмте, пойдемте!.. Вы увидите сами!.. — проговорил вместо ответа американец и, взяв Михаила Васильевича за руку, потащил его к тому месту, где, казалось, землетрясение причинило наибольшие разрушения.
Невольный крик ужаса вырвался у наших героев при виде той ужасной картины, какая представилась их взорам: среди груды обломков, обожженных бревен и досок, изогнутых кусков железа, лежало около сорока страшно изуродованных трупов; оторванные руки, разбитые ноги, размозжённые головы — плавали в целом море крови… После нескольких секунд тяжелого молчания, молодой инженер первый возвратил себе хладнокровие.
— Что же такое здесь случилось? — спросил он Фаренгейта. — Какая страшная катастрофа погубила этих несчастных?
— Сначала уйдемте отсюда, — проговорил американец, лихорадочно увлекая за собою наших друзей, — я не могу выносить… — и, не докончив своих слов, несчастный зашатался.
К счастью, Сломка вовремя поддержал его, не дав упасть.
— Это обморок, — заметил старый ученый, смотря на побледневшее лицо Фаренгейта и его закрытые глаза.
— Не перенести ли нам его в лодку? — предложил инженер, — там мы быстро сможем оказать ему помощь… Притом же мы потеряли почти сутки, и нам необходимо их наверстать.
Михаил Васильевич взял Фаренгейта за ноги, Сломка поднял его за плечи, и оба тяжелым шагом направились по изрытой земле, к тому месту, где осталась лодка и гребцы. Через час "Сальвадор-Уркиза" уже летел на всех парах по прежнему курсу, а Джонатан Фаренгейт, заботливо уложенный в постель профессора, спал крепким сном.
Старый учёный ни на миг не отходил от спящего. Сгорая от желания узнать подробности о произошедшей катастрофе, он хотел первым расспросить про неё у американца, как только мозг последнего придет в нормальное состояние. Вдруг в полночь, когда Михаил Васильевич, спокойно устроившись в кресле, стал было засыпать под укачивание корабля, больной зашевелился, и с его губ слетело одно несвязное слово. Его было, однако вполне достаточно, чтобы заставить профессора беспокойно вскочить со своего места.
— Шарп! — пробормотал Фаренгейт; затем, чрез минуту, прибавил: — Шарп!.. ах, разбойник!.. ах, мерзавец!..
Михаил Васильевич наклонился над кроватью: было очевидно, что спящий бредит, находясь под влиянием ужасного кошмара. Профессор толкнул его, но американец даже не пошевелился. Тогда старый ученый бросился в каюту Сломки и влетел в неё так порывисто, что инженер мгновенно вскочил с постели в сильном испуге.
— Что такое? Что случилось? — спросил он, протирая глаза. — Пожар? Мы тонем?
— Ни то, ни другое, но Фаренгейт…
— Умер? — закричал Сломка.
— Нет… но во сне он произнес одно имя…
— Ну?
— Ну, одевайтесь и идите ко мне, — я не люблю быть один.
Заинтригованный странным видом своего спутника, инженер наскоро оделся и побежал в каюту профессора. Фаренгейт продолжал спать. Сломка подошел к его постели, взял руку спящего и, вынув часы, стал считать пульс.
— Лихорадка прошла, — прошептал он чрез минуту.
Затем, вынув из кармана маленькую дорожную аптечку, импровизированный доктор взял оттуда одну склянку и влил часть ее содержимого в рот Фаренгейта. Спящий еще несколько минут оставался неподвижным. Потом вдруг он сделал глубокий вздох, открыл мутные глаза и с видимым удивлением осмотрелся кругом.
— Спасители мои! — прошептал он, увидев обоих спутников.
Сломка поспешно поднял американца и усадил его на кровати. Несколько мгновений тот сидел молча, как будто припоминая все случившееся, затем пробормотал задыхающимся голосом:
— О, как это ужасно!.. как ужасно!
— Что? — дрожащим голосом спросил его старый ученый, — расскажите нам, что случилось с вами!
— Ах, да!.. припоминаю… Вчера, когда вы спасли меня, я хотел вам рассказать об этом, но не успел… Я не помню, что со мной случилось…
— Вы были немного больны, — ответил инженер, — но теперь вам лучше.
— Действительно, — согласился Фаренгейт. — Ну, так послушайте… Конечно вы помните, господа, наше свидание в Нице? Тогда я сообщил вам, что в Америке образовалось общество для эксплуатации минеральных сокровищ Луны, и что я был избран этим обществом в президенты исполнительного комитета.
— Да, да, — в один голос отвечали старый учёный и Сломка, — но какое отношение это имеет к постигшему вас несчастью?
— Огромное. Наше общество купило планы одного австрийского астронома, Шарпа, и я с несколькими членами комитета должен был сопровождать этого Шарпа в его путешествии на Луну для предварительных изысканий…
— Ну, и что же? — весь дрожа, как в лихорадке, спросил старый учёный.
— Ну, и этот мерзавец нагло обманул нас… Он должен был взять нас пассажирами в гранату, которую мы соорудили на свой счет, а вместо этого отправился один, даже не простившись с нами… Виденное вами разрушение — это следы взрыва, унёсшего гранату в небесные пространства. При выстреле гигантской пушки, все наши постройки разметало, работников перебило… один я спасся каким-то чудом, потому что в это время находился на другой стороне острова…
— Так Шарп улетел!? — дико вскрикнул старый ученый.
— Да, — отвечал Фаренгейт, — улетел на Луну!
— Ах, я побежден! — в отчаянии прошептал несчастный старик, бессильно опускаясь в кресло.
Напротив, к американцу, при воспоминании о подлой проделке Шарпа, возвратилась вся его энергия.
— А я, — закричал он, потрясая мощными кулаками, — я не брошу этого, я буду преследовать проклятого Шарпа даже на Луне!.. Он увидит у меня, как шутить с сыном свободной Америки!.. Нет, я не прощу этого никогда, я скорее погибну, чем позволю негодяю восторжествовать!
Между тем Михаил Васильевич, взявшись руками за голову, с отчаянием повторял:
— Улетел! Он улетел!.. Ах, подлец!.. вор!..
— Послушайте, господин Осипов, — обратился к нему Фаренгейт, — ведь не одно же это средство полететь на Луну; не может быть, чтобы какой-нибудь гениальный человек не нашел способа более быстрого… Ну-ка, подумайте, поломайте голову… Дайте мне только возможность отомстить негодяю, — и все мои доллары в вашем распоряжении.
— Это средство найдено, господин Фаренгейт, — вмешался Сломка, — и мы по дороге к его выполнению.
— Это средство?
— Извержение Котопахи.
Американец так и подпрыгнул на кровати.
— Ура! — закричал он. — Ура! Котопахи!
