попов, и ему теперь шага не ступить без их одобрения.
Будь у князя прежние доходы, то собирание земель проходило бы мягче. Народу без
разницы, кто из рюриковичей у них великий князь, лишь бы обеспечил стабильность и
соблюдал законы, а вот на подкуп бояр нужны пряники и побольше, и получше. Понятно, что
не все наибольшие люди позарятся на московские плюшки, но лишить наиболее матёрых
управленцев поддержки товарищей можно было бы, а ещё отсечь их от народа путем покупки
громогласных крикунов.
Дуня поморщилась, поняв, что её размышления завели куда-то не туда. А всё из-за поездок
отца, где он передаёт княжьи слова и склоняет разных людей к объединению с Москвой. Боязно
за него и потому выскакивают мысли на его счет когда ни попадя.
Дуняша потерла виска, надеясь, что это поможет лучше соображать. На чем она
остановилась? Просить поддержки у Кошкиных. Было бы хорошо, если бы они громогласно
осудили княгиню за раздачу земель и послабление налогов монастырям, охаяли её методы
управления и отодвинули от княжеского кресла…
Кошкины сильный род, но Яков Захарьич в драку сломя голову не полезет. Ему не нужна
вражда с матерью князя, тем более она не вернёт розданные земли. По поводу возврата
имущества надо действовать тоньше. На кошачьих лапках влезть в разгорающийся спор
церковников между нестяжателями и сторонниками накопления богатств. Раздуть ситуацию
и… Опять не туда мысли побежали.
До конца дня Дуняша кидала страдальческие взгляды на деда, но не нашла в себе сил
признаться в том, как подставила семью. А на следующий день сияло солнышко, дворня
готовилась к Пасхе, и все ужасы показались не такими ужасными.
А Дуня поняла, что будет только хуже, если она расскажет деду, как лихо «раскрывала
глаза» Наталии. Если семья ничего не будет знать, то реакция на возможные вопросы будет
искренняя, недоумевающая, и с них спроса не будет.
Хочется верить в это!
В конце концов Дуня не главный персонаж в сломе княгининой интриги, а второстепенный.
Может обойдётся? А если нет, то Дуня не жилец… её замучают, а для ничего непонимающих
родных она исчезнет без следа. Пусть так!
Ощущая себя героем и напоминая себе, что смерти нет, Дуня нашла покой. В церкви она
молилась с душой и впервые почувствовала отклик и ощущение возвышенности, просветленности и даже жертвенности. Возвращаясь домой вместе с семьей, она парила…
— Боярин Доронин! Срочно в Кремль! — подскочил вестовой, выкрикнул и, нахлестывая
коня, бросился дальше.
Дед Дуни нахмурился. Великий князь находится в Коломне и без него дума собирается три
раза в неделю, а тут созывают не ко времени. Завтра Пасха, и никаких дел не может быть.
Дуняша вцепилась в длинный рукав деда и смотрела на него щенячьим взглядом. Вся
выстроенная ею цепочка размышлений показалось глупой. Надо сказать деду… а что говорить?
Ну наболтала она о своих подозрениях Наталии, предостерегла её от необдуманного
поступка, а больше ничего! А может сбор думы не касается двух княгинь?
Ну что за паника? Боже, какая же она трусиха! Нет, раскрытие заговоров — это не её!
Может,в Новгороде чего случилось, а она уже во всём признаться хочет. Или набег?
— Дунька! Чего натворила? — что-то почувствовав, спросил дед.
— Еремей Профыч, ну что ребёнок мог натворить, чтобы думу из-за этого собирать? —
заступилась мама.
— Ты, Милослава, молчи, когда тебя не спрашивают! — рявкнул боярин. — Если говоришь
такую глупость, то не знаешь свою дочь!
— Вашу внучку! — огрызнулась мама и,веля дочерям идти подле неё, отправилась к саням.
— Тьфу, баба!
Еремею подвели коня и он поспешил в Кремль.
Чем только Дуня не занималась, ожидая деда, но везде нежданную помощницу вежливо
просили уйти. Тогда Дуняша занялась Якимкой.
— Велю поставить тебе домик возле скалы, а ты дворик свой выровняешь и покроешь его
каменными брусками, чтобы все видели, как это хорошо, — мечтательно говорила Дуня. —
Часть двора выложишь ровными линиями, на другой расположишь бруски елочкой, а можно
ещё с цветом поиграться. Я когда бегала на ту скалу, то видела, что гранит там не только серый, но и розоватый…
Дуняшу увлекло благоустройство маленького хозяйства её каменщика, и она живописала, как надо сделать печку с трубой, как пристроить туалет и душ. Якимка ходил за ней, как телок
и не перебивал, правда, выглядел растерянным, но Дуня знала… хм, надеялась, что завтра он
осмыслит её слова и хоть что-то переварит, а она ещё не раз прокапает ему мозги своими
наставлениями.
Вот же, если подумать, то золотой парень этот Якимка! Он не спорит, не доказывает свою
правоту и не спрашивает, «зачем», «почему» … Он изо всех сил старается исполнить то, что
ему сказано. В этом прелесть и беда парня, но Дуня настоятельно вдалбливала, что слушать
надо только её! Только она добра желает Якиму, а остальные плохие. Самонадеянно, конечно, но очень уж ей хотелось сделать доброе дело, которое зачтётся на небесах! Да и Любашу жалко.
Пожалуй даже, Любаша важнее. Если девушка не передумает и свяжет свою жизнь с Якимкой, то её жизнь будет не лёгкой и, скорее всего,не долгой. Так пусть хоть капелька комфорта
скрасит её быт. А может воспретить ей? Ради неё же!
Дуня уже совсем запуталась, решая,творит она добро или только всем усложняет жизнь, но
Якимку отпустила от себя только когда дед въехал во двор.
Она бросилась к нему, заглядывая в глаза, но кроме плохого настроения ничего не увидела.
И во время вечерни дед ничего не рассказывал, храня молчание.
Дуня извелась вся, но узнав, что к матери чуть не на ночь глядя забежала в гости одна из
профессиональных московских сплетниц, помчалась к ней — и не зря! Милославе по секрету
сообщали:
— Наташка через ветошь схватила заговоренный пояс — и давай по лицу ворожею бить! А
та вопит, пытается закрываться, но её за рученьки похватали…
Дуня обмерла. Вот и случилось всё! Да как скоро!
— А Наташка заявила Борису Лукичу, главе разбойного приказа…
— Да знаю я, кто такой Борис Лукич, ты дальше говори!
— Так я и говорю, Наташка Полуэктова прямо указала, что к ворожее её послала Аграфена.
Дуняша похолодела. Она смотрела, как сплетница чуть ли не захлебывается новостями и
отмечала только одно: ближнюю Марии Борисовны зовут небрежно Наташкой, а ведь она жена
уважаемого дьяка и не чета брызгающей слюной балаболке. А вот боярыню Марии Ярославны
сплетница со всей вежливостью упоминает. И этот факт чуть не важнее того, о чём именно
говорит поздняя гостья.
— Борис Лукич выслушал оговор Полуэктовой, да решил сам проверить. Велел ей взять пояс
и вместе со своими людьми послал к Аграфене.
И вот тут рассказчица сделала непонимающее лицо и, как бы сама себе не веря, продолжила
говорить:
— Наташка ни слова не говоря, сунула в лицо честной вдове поясок, а та… отпрянула и
бежать. Не знаю, что и думать, — покачала головой сплетница. — Но Борис Лукич велел всех в
свой приказ отвести.
— Господи, свят, свят, свят. Страсти какие! — Милослава повернулась к иконе и несколько
раз перекрестилась. — Неужели всех?
— Всех! Наташку, её видоков, Аграфену.
— А ворожею? — блестя глазами, спросила возбужденная новостями боярыня.
— Ворожею к тому времени раздуло, и она кончилась.
Гостья всхлипнула и воя, заголосила:
— Чуть не сгубили нашу белую лебедь! Бог злодейскую руку отвёл! — сплетница, вторя
хозяйке дома повернулась к иконе и истово закрестилась. Милослава стояла рядом и шептала
благодарственную молитву за спасение молодой княгини.
— Так кто же задумал учинить зло Марии Борисовны? — прижав холодные пальцы к
разгоряченным щекам, спросила Милослава, но прямого ответа не получила.
