Дуня выдержала положенную паузу и быстренько ожила, радуясь, что впечатленные её
талантами зрители не прибили её, когда она была в образе отравительницы.
— Дунька, ты!!! — воскликнул дед, когда она «ожила» и спросила, будут ли её слушать
дальше.
Анисим принёс ещё кувшин с питиём для разнервничавшихся дьяков, а Дуне подстелил
соломки, если она вновь надумает падать. Она хотела было доесть надкусанное яблочко, пока
Анисим накидывал соломы, но дед отнял, сказав, что его душа не выдержит этого, а Борис
Лукич согласно закивал и подвинул рассказчице баранки. Мучного Дуня не хотела и
дождавшись, когда все вновь рассядутся, продолжила живописать страдания героев. Хитрую и
коварную княгиню отравительницу никто не смог разоблачить. Богатыри оплакивали
названную сестрицу, жених не желал жить без любимой и только случайность, встряхнула гроб
и свидетельница преступления очнулась, да всем всё рассказала.
Дуня довела сказку до конца и,приложив руки в груди, поклонилась. Деда и Бориса Лукича
можно было выносить, а Анисим сам порывался носить Дуню, как хоругви. Его восторг и
благоговение перед маленькой боярышней можно было черпать ведрами.
— Еремей Профыч, ты береги внучку-то, вишь, она у тебя какая! — наконец высказался
обалдевший от всего услышанного и увиденного Репешок.
— Да-а, уж, — невнятно протянул дед.
— И сам поберегись, — со значением добавил глава приказа.
Еремей встрепенулся и остро глянул на товарища.
— Когда? — сухо спросил он.
— Сегодня… завтра… не знаю, но до приезда князя спи вполглаза, — тихо, но
многозначительно произнёс Борис Лукич.
ГЛАВА 2.
Рассказывая сказку в разбойной избе и впитывая в себя восторг слушателей, Дуня позабыла
обо всех своих неприятностях. В её голове билось что-то вроде «во я выдала!» И подпрыгивая
от избытка эмоций, она заглядывала в глаза деда, не понимая почему тот хмурится, а шаг его
стал тяжёл.
— Боярин! — раздался глухой голос из-за одной двери, а в специальной щёлочке, проделанной в центре двери, мелькнули чьи-то глаза.
— Боярин, помилосердствуй! Почто нас тут держат? Похватали и в узилисче сунули, а у
меня тут сынок помирает… Прояви милость, боярин! Сынок — недоросль есчё. Ему-то за что
муки холодом и голодом?
Дед тащил Дуню, не обращая внимания на раздававшиеся мольбы, а она вслушивалась в
особенный говорок просителя. Она раньше тоже четко проговаривала букву «ч», в то время как
другие подменяли её на «ш». А этот как-то по-особенному выделял «щ».
— Деда, это что же, новгородец? — спросила она.
— Псковичи мы! — крикнул вослед ей человек.
Еремей потянул Дуню, чтобы не останавливалась, но она успела спросить:
— Как сынка твоего зовут?
— Иваном, а я Харитон Алексеевич Пучинкин, боярин псковский!..
Еремей остановился и постарался разглядеть говорившего, но через отверстие видны были
только глаза. Дьяк воровато оглянулся, но в проходе никого не было видно. Он вернулся и, отогнав просителя от щели, сам заглянул в узилище.
Дуня испугалась, что сейчас деду злодей в глаз ткнёт, но обошлось. А Еремей, разглядев
лишь высокий рост псковича, отошедшего в сторону, и лежащее в углу тощее тело, негромко
спросил:
— Небось нашего князя хулил?
Лицо Пучинкина закаменело, а глаза яростно сверкнули. Видно было, многое он хотел
сказать о московском князе, но не в том положении.
— И чего неймётся вам? — ворчливо произнёс Еремей, отстраняясь от двери. — Нежто под
крестоносцами лучше?
— Не взять нас лыцарям! — вскипел псковский боярин, приникая к щели и вновь одаряя
гневным взглядом.
Но Еремей только недоверчиво покачал головой и сунул руку под полу шубы. Дуня только
растерянно глазами хлопала, пытаясь увидеть в вонючем бомже боярина, и уж чего она не
ожидала, что дед протянет сидельцу мешочек с монетками.
— На вот, — буркнул он, — купишь еды и горячего питья своему мальцу, а сговоришься, так
и жаровню вам поставят. А я лекарку пришлю.
— Благодарствую.
Псковский боярин с достоинством принял мешочек и, надо полагать, склонил голову. Дуня
же всей своей женской душой ощутила, как трудно, горько и больно сейчас Пучинкову. Мало
того, что унизили и поставили на грань выживания, так теперь молить приходиться о помощи и
кланяться. За себя бы этот человек просить не стал, видно сразу — гордый, но за сына…
— Деда, а нельзя ли Ивана Харитоныча выпросить отсюда? Пусть он у нас поживёт, пока за
его отца выкуп собирают?
— Дунька, ты сама только по милости Бориса Лукича домой возвращаешься, а в заступницы
лезешь! — шикнул на неё Еремей.
Он развернулся и подтолкнул внучку к выходу.
— Идём, нечего тут!
Дуня понимала, что дед прав, но именно потому, что сама чуть не села рядом с теми
несчастными, очень хорошо понимала их.
— Деда, а у них не отнимут твой подарок? — спросила она, уже сидя в санях.
— Не должны.
— Но зачем им деньги, если они сидят взаперти?
— Как зачем? За еду платить, за тепло, за весточки.
— Разве их не кормят?
— Может, родственники и кормят, да по Пучинкову видно, что никто не приходит к нему с
сыном.
— Деда, а вдруг отца в чужом городе так же схватят и некому будет его покормить? —
обеспокоенно воскликнула Дуня и завертелась, словно желала спрыгнуть с саней и бежать
кормить.
— Не ёрзай! Видела же, что я помог псковичу*, — вздохнул Еремей. — Глядишь, попадёт
Славка в такую же беду — и его кто пожалеет! А так-то, ежели разобраться, сегодня наш князь
сердится на псковичей, а завтра, может, на одной стороне воевать станем против тех же
латинян.
— Если сын Харитона Алексеевича умрёт от болезни в приказной избе, то лютым врагом он
станет, а не товарищем по оружию, — тихо произнесла Дуня и очень серьёзно посмотрела на
него.
Еремей чуть не поперхнулся, поглядел на внучку, но ничего не сказал.
А что тут скажешь?
Дитя и то понимает, что невозможно договариваться, если не соблюдаешь правила! А вот
ближнему боярину князя Челядне это непонятно! Его только собственная выгода волнует. Уж
не его ли инициатива посадить под замок родовитого псковского боярина?
Тут не знаешь, что и думать: жадность со спесью взыграла у Челядни или измена
намечается? Князь Иван Васильевич пытается договориться с новгородцами, отваживает от них
псковичей, а тут такая подлость исподтишка содеяна! Харитошка Пучинков, конечно, не
посадник, но веса немалого в Пскове, а его в узилище держат!
До самого дома Еремей ехал молча. День только начался, а забот уже полон рот. Как только
ворота дома закрылись за боярином, он начал раздавать указания. Дуня только головой вертела
и ничего не понимала. А двор на глазах превращался в боевую крепость.
И только появление Катерины смогла объяснить для себя Дуня. Дед переговорил с лекаркой
и отправил её в разбойный приказ к сыну псковича. Даже вновь раскошелился и в чём-то
настойчиво наставлял.
Дуняша с уважением посмотрела на него, а о себе с горечью подумала, что ничего-то в ней
не меняется!
Вот дед — человек дела! Она же посопереживала, даже внесла предложение забрать сына
Пучинкова домой, но, по сути, палец о палец не ударила, чтобы помочь. Если у неё что-то
получается сделать, то чаще всего случайно, а когда она строит умные планы, то всё не так
выходит, как думалось.
— Дунька, иди в дом! Не видишь, у тебя ноги уже мокрые, — рявкнул дед.
И правда, валеночки насквозь промокли! Надо бы их высушить и убрать до следующей
зимы. Она побежала переодеваться и греться. Настроение было никакое.
А может, это был откат после того, как она выложилась, рассказывая сказку и наслаждалась
