Остальные являли собой малоразличимые типажи «синего чулка»: бесцветные, никакие, без возраста существа. Унылые «учителки» и «библиотекарши». Большинство из них расселось в первых рядах.
Погас свет, возникли титры на фоне картин старинных итальянских мастеров. Хуциевский неореализм потек на нас с экрана.
Не в первый раз я видел эти черно-белые кадры, а все равно на душе посветлело. Старая добрая Москва, канувшая в Лету. Другая уличная суета, другие лица. Другой мир! Молодая женщина, стремительно идущая сквозь толпу, сквозь шум мегаполиса, словно вечность, идущая сквозь время… свист, гул радиоэфира, переклички мелодий, прерывистый спортивный репортаж, до боли знакомый голос Николая Озерова — голос минувшей эпохи. Все это с точностью до дня устанавливает время: 19 июля 1966 года, чемпионат мира по футболу в Англии, матч Португалия-Бразилия. Ливерпуль. Поражение действующих чемпионов мира бразильцев, превратившее их выступление на том турнире в катастрофу.
Но Бог, конечно, с ними, с бразильцами. Да и с португальцами тоже. Главное — та наша советская жизнь, живой портрет эпохи. Собственно, даже действия, скучноватые разговоры героев, включая философские сентенции, не очень важны. Магия фильма в том и есть, чтобы в непрочных черточках эпохи, исчезающих быстро и бесследно, поймать нечто самое главное, вечное, никогда не исчезающее, наполнявшее мир в любую секунду, ну, хотя бы начиная с позднего палеолита…
Когда экран погас, а лампы в зале вспыхнули, я украдкой покосился на юную соседку. Лицо ее было абсолютно невозмутимо, как-то не по возрасту. И мне на миг почудилось, что она, точь-в-точь как та девушка в призрачной реальности кинофильма, не подчинена силе времени, так безмятежно плывет сквозь него.
Какая чушь! — с досадой мысленно воскликнул я, но интерес к загадочной особе усилился.
— Ну что? — я улыбнулся. — У нас остался незаконченный разговор? Кстати, вы где живете? Позволите вас проводить?
— Если не лень, и времени не жаль… А я живу совсем недалеко. Через пару кварталов.
— А еще у вас несколько имен! Я не забыл. Объясните, пожалуйста.
Мы уже шли по улице. Точнее, по замкнутому старинному двору, куда был устроен выход из кинозала. Заметно повечерело. Подступали сумерки.
Она тоже усмехнулась.
— Если официально, то меня зовут Алиса. Не в честь лисы, не думайте. Хотя…
— Хотя в детстве дразнили лисой Алисой.
— Точно! Но нет, это мой папа… он был в восторге от сказок Кэрролла. И когда родилась я… Многим это показалось странным, но отговорить его не смогли.
Так. Очень любопытно. И кто же у нас папа?.. Это я к тому, что какие колеса должны быть в башке, чтобы дочь назвать не просто, а по мотивам, да еще таких странных, мягко говоря, книжек!
Конечно, вслух я это не сказал. Однако, цепкий взгляд бросил. Н-ну, у такого папы, наверное, и должна быть столь необычная дочь…
Я смог умело ее разговорить. Узнал, что папа художник. Пейзажист. Сертифицированный, как сказали бы сейчас. Член Союза художников СССР, что дает право жить вольно, только за счет продажи картин. Правда, на пейзажах не проживешь, зубы на полку положишь. Поэтому он работает в основном оформителем: делает мозаику, огромные настенные панно из цветного стекла. В те годы было очень модно украшать фасады разных общественных зданий такими вот идейными картинами из яркого блестящего материала. Дворцы культуры, учебные заведения, научные учреждения… Заказов хватает, папу ценят, не бедствует.
— А вы не собираетесь по его стопам? — живо спросил я.
— Пока не знаю.
Выяснилось, что она моя ровесница. В июне получила аттестат… но поступать никуда не стала.
— Не определилась с будущим, — призналась она. — А поступать ради студенческого билета… это не мое.
— Резонно, — поспешил согласиться я. — А что у нас все-таки с другими именами?
— Да все из-за лисы, — она негромко рассмеялась, и вот смех у нее был чудесный, проникающий в душу. — Друзья во дворе до того додразнили, что не хотелось, чтобы в школе так же было. И первого сентября я одноклассникам сказала, что меня зовут Лиза. Да так и прикипело! Потом, конечно, все открылось, но в классе меня все и звали Лизой. Все десять лет. Да и сейчас зовут. Класс у нас очень дружный. Договорились не расставаться.
Я промолчал, поскольку вспомнил, как в той жизни мы, одноклассники, тоже клялись в вечной дружбе, и на выпускном пили разрешенное шампанское в актовом зале, и запрещенный коньяк, запершись в мужском туалете, и казалось, что впереди у нас вечное солнце, вечное лето, вечное счастье…
— … а вы о себе? Что у вас с именами?
— С именем, — вздохнув, поправил я. — Здесь все в порядке. Имя одно, как полагается. И значит оно: «царь».
— Василий, — не удивилась она.
— Так точно.
— Очень приятно.
— Мне тоже. Если позволите, я буду звать вас Алисой. Мне так больше нравится.
— Позволяю.
Шли мы неторопливо, совсем прогулочным шагом. Я рассказал, что я студент-первокурсник Политеха, живу в общежитии… Сумерки затопили город. С улицы Розы Люксембург мы как-то незаметно перешли на улицу Карла Маркса, удивившую меня странной конфигурацией: шла она себе прямо, потом сделала непонятную дугу вокруг довольно чахлого сквера и вновь выпрямилась.
— Тут церковь была раньше, — объяснила Алиса. — Даже собор. Снесли, естественно. В тридцать втором году. А вот мой дом!
Она показала рукой.
— Ага, — сказал я с подъемом.
Дом желто-белой раскраски, явно довоенной постройки, странноватого стиля. Пять этажей. От конструктивизма вроде бы малость отошел, но к ампиру не пришел. Окна и балкончики казались маленькими на фоне массивных стен. Пятый этаж явно надстроен позже. По сравнению с цельной, законченной картиной первых четырех он выглядел на редкость несуразно, как некий хлипкий чердак, готовый рассыпаться, если его посильнее толкнуть.
Я сказал Алисе об этом.
— Верно, — подтвердила она. — Его уже после войны сделали. Там и конструкция другая. Такой длинный сквозной коридор, в него из всех подъездов попасть можно. Жилплощадь расширяли для артистов.
И она поведала историю, характерную для советской эпохи.
В областных центрах до войны многоквартирные дома с коммунальными удобствами были единичными, запредельно престижными и потому «именными»: Дом НКВД, Дом инженеров и ученых, Дом старых большевиков. Дом, в котором всю свою жизнь прожила Алиса, назывался прежде Дом работников искусств. Да и сейчас нет-нет, да назовут так по старинке. Построен он в 1938 году, заселен художниками, музыкантами, артистами… Вскоре после войны в городе открыли аж два новых театра: ТЮЗ и Музкомедии, вот тогда-то и надстроили пятый этаж, решая квартирный вопрос. Решение спорное, да теперь уж не изменишь.
Мы остановились у подъезда, вернее, даже парадного, выходящего на улицу, а не во двор.
Алиса без церемоний протянула руку:
— До свидания. Очень приятно было познакомиться. Это не дань вежливости, говорю как есть.
— Не буду тратить время на комплименты, отвечу так же, — витиевато отозвался я. — Предлагаю продолжить знакомство. Что скажете?
— Я не против, — просто сказала она. — Давайте в следующее воскресенье? Через неделю.
Несколько удивившись этому, я не подал вида.
— Давайте!
Договорились. Время и место: в два часа пополудни вот в этом самом сквере на месте бывшего собора.
На том она вошла в подъезд, а я, вполне довольный, побрел в сторону трамвайной линии, чей звон и шум раздавались невдалеке. Шел по звуку, вскоре дошел, и тут мелко повезло: через минуту подкатил тот самый номер, про который говорил краевед. На нем я нескоро, но надежно догромыхал до Политеха, в дороге мысленно оправдываясь перед тенью Лены тем, что с Алисой у меня ничего такого, просто встретимся, погуляем, поболтаем…
Честно скажу, я не знал, куда заведет это знакомство. К Алисе меня потянуло. Опять же, не скажу, что чисто эротически, хотя этот мотив, бесспорно, был. Чего лукавить с самим собой! Но это не главное, тоже говорю искренне. Что-то в этой девушке было такие необычное, какое-то окошко в космос, что ли. Отказаться от продолжения знакомства?.. Нет. Я чувствовал, что меня влечет в эту сторону. Ну и? Встречусь, потреплемся на разные темы. Она, похоже, интересный собеседник. Что здесь плохого?..
