наполняется светом и каким-то новым чувством, которому она еще не может дать названия, – что-то среднее между благодарностью и теплом.
– У них должна быть защита. На случай, если на поселок вновь кто-то нападет. Ты говорил мне, что ангакоки почти ушли с этих земель.
Апитсуак со вздохом кивает.
– Силу ангакока нужно сохранить. Я… я не знаю, как справились остальные люди. Где еще были духи. И главное… как люди живут теперь. Но мы должны сохранить силу. Ты… ты должен сохранить силу.
– А ты возвращаешься, – шепчет Апитсуак.
Они обмениваются взглядами – потерянными, непонимающими, – а потом опускают головы.
– Я возвращаюсь. И тоже буду ангакоком. – Анэ неожиданно для себя берет Апитсуака за руку и заглядывает ему в глаза. – И ты будешь. Так должно быть. Я знаю, что ты не хочешь быть как Анингаак… но тебе не нужно им быть. Ты должен быть самим собой. Добрым, помогающим. Должен нести свет и исцеление. Неважно, кем был твой учитель, – главное, какой ты сам.
Апитсуак кивает и сжимает ее руку в ответ. Анэ улыбается. Она знает точно, что Апитсуак сможет отыскать себя, – и настолько же уверена в своей собственной судьбе.
– Я знал это. Как только увидел тебя с Малу. Когда ты побежала в бурю, с сотрясением, чтобы спасти незнакомую тебе девочку. Учитывая, что ты вообще никого из нас толком не знала. Но ты это сделала, и все были тебе так благодарны… Тогда я все понял.
Он целиком поворачивается к Анэ и заглядывает ей в глаза с таким теплом, от которого ей становится неуютно. В груди скребет болезненное ощущение, что она этого тепла не заслуживает.
– Проблема никогда не была в силе. Только в том, как справляться с ответственностью. И если ты можешь с ней справиться… то и я смогу.
Анэ молча улыбается – сквозь силу и боль.
– А твой отец… – неуверенно шепчет Апитсуак.
Улыбка сходит с ее лица – она смотрит на тут же потемневшую морскую воду и пытается разглядеть в ней несуществующий череп отца.
– С отцом я разберусь. Но знаешь что. – Она опускает взгляд на свои запястья, на которых еще розовеют шрамы. – Первое, что я увидела у Седны… это ее руки. Ну, обрубки. Они так и не зажили. Они кровоточили, видимо, все это время. Она такая жуткая, Апитсуак… большая, морщинистая. У нее в волосах мертвые рыбы. И я… я не хочу быть ей.
Анэ поднимает взгляд на Апитсуака, пытаясь прочитать его мысли. Он неотрывно смотрит ей в глаза, перебирая пальцами мелкие камни. Поняв, что она остановилась, парень серьезно кивает ей и протягивает руку.
– Шрамы не заживают, но они хотя бы могут не болеть. Поэтому я вернусь и стану ангакоком. Я ведь умерла и возродилась… мое тело уже… с силами. – Анэ проводит руками по лицу, пытаясь оживить себя. – Но я никогда не стану такой, как мой отец. Или Анингаак. Или… или Седна.
– Мы можем быть какими угодно. Никакие ангакоки это за нас не решают, – заключает Апитсуак.
Анэ хочется еще раз увидеть его улыбку – такую же неуверенную, неловкую, какую она увидела в тот первый раз в комнате Анингаака. Но одного взгляда на его лицо достаточно, чтобы понять – время улыбок прошло.
Перед ней сидит уже взрослый человек. Тот, кто станет ангакоком. Тот, кто будет защищать поселок и нести в себе силу. Даже хорошо, что он больше не тот неловкий парень – а она больше не маленькая беспомощная Анорерсуак.
Анэ тяжело вздыхает. Это имя – словно громкая пощечина. Неотделимая часть ее жизни и души, то, что она считала именем своей давно ушедшей матери, – не более чем напоминание для ее собственного убийства.
– Мы больше не увидимся, – шепчет Апитсуак, и Анэ молча кивает, не найдя слов. – Знаешь… я ведь хотел пойти с тобой. В прошлое. Когда только понял, кто ты. Можно сказать, поэтому мы познакомились и поэтому я сразу захотел тебе помочь.
Анэ вспоминает холодные вечера в снежной хижине, тусклый свет догорающей лампы и то, как она сидела у входа и смотрела за играющими детьми, – и хочет рассмеяться.
– В прошлом нет ничего хорошего.
– Тогда зачем тебе туда? – спрашивает Апитсуак, но тут же опускает голову.
Они оба прекрасно понимают зачем. Ей нужно остановить ритуал и сделать все, чтобы Седна никого больше не убила.
– Только помни, что ты ни в чем не виновата. Ты была ребенком, за которого не заступились, – тихо говорит Апитсуак и осторожно берет Анэ за руку.
Она крепко сжимает его руку в ответ.
– Я была виновата. Я могла вмешаться в любой момент. Неважно, изменило бы что-то или нет… – Анэ зажмуривается, пытаясь вспомнить напуганную маленькую Анорерсуак, но вместо этого видит лишь израненные руки Седны. – Но я даже не задумывалась. Я если и чувствовала что-то, то прятала это внутри. Никогда не показывала. Никогда не спорила с отцом… мне такое поведение казалось чем-то нормальным. Прошло двести лет, прежде чем я научилась слушать совесть. И понадобится вся жизнь, чтобы искупить свою вину.
Апитсуак пытается сказать ей что-то еще, но Анэ его останавливает. Ей не нужны ничьи слова. Всего, что произошло за эти бесконечно длинные дни, достаточно.
Не время сидеть и думать. Не время вспоминать. Теперь время для холодных, решительных действий.
Анэ встает и жестом зовет Апитсуака за собой. Им нужно собрать дрова. Забрать буковник. И переместить ее туда, где все началось, в тот самый проклятый ритуал.
Чтобы зло и смерти больше не повторились.
Анэ не знает, что именно с ней сделала Седна, но образы нужного ритуала сами приходят в голову. Все становится понятно. И в то же время.
Она тяжело вздыхает, до конца не веря, что собирается это сказать.
– Нам нужно вызвать карлимаацока.
Апитсуак долго на нее смотрит, а потом выдавливает из себя:
– Кого?
– Мертвеца. Из могилы поднять, – тихо говорит Анэ.
Они смотрят друг на друга, каждый в своих мыслях – она так и не может уловить настроение на лице Апитсуака, – а потом одновременно кивают и встают.
– Как это сделать?
Анэ тихонько улыбается, внутренне благодаря парня за то, что он не стал задавать лишних вопросов. Она отстраняет от себя любые мысли об «отце», Арнак или умерших жителях Инунека. Запрещает себе об этом думать.
Все сожаления, все слезы – потом. Когда она вернется в прошлое, остановит ритуал и все это закончится.
Апитсуак отвел ее на дальнее кладбище, мимо засыпанных камнями свежих тел. Оно окружено двумя высокими холмами,
