— А кто же его знает? — Ответил, явно настроенный на долгую приятную беседу, голос. — Потому что родился, он говорят, белым теленком, а человечий вид тока потом принял. Во как!!!
К нему самые великие Цари Царей за советом приходят. Демоны и морские чудовища от него словно кролики бегут. Может верблюда в мышь превратить, и обратно. Оленя, в быка, а рыбу в птицу. Или морок на целую Орду этих ваших аиотееков навести.
А не далее как в прошлую луну, он пошел на мертвяка-упыря охотиться, и убил его, когда тот бронзовым тигром обернулся, причем вместо шерсти у того тигра клубки змей были. …Я сам труп того тигра видел… Издалека… Я не дурак к такому чудищу, даже мертвому, близко подходить.
А того аиотеека, что упырем обернулся, он теперь с собой возит. Говорят может его обратно упырем обернуть, да на врагов своих натравить.
У него там… (кажется говоривший мотнул головой в некоем направлении), Таких, целое племя живет.
Он над людьми и на тут, и за Кромкой властвует. — Захочет, и сможет тебе после смерти путь к предкам преградить. И будешь ты по земле неупокоенным демоном шляться!
— Да как это он может меня, да к моим же не пустить? Да кто его Там, слушать-то станет?! — Справедливо возмутился благодарнвй потребитель этой лапши.
— Он — может. — В голосе сказавшего это звучало такое убеждение, что я и сам чуть ему не поверил. — Так что ты лучше его не зли. Он с виду-то добрый, но коли разозлится… Одну из жен своих в такую страхолюдину превратил, что ее взрослые мужики за поприще обегают. А все потому что перечить ему вздумала. …Когда по весне мне верблюд на ногу наступил, так она меня лечить приходила. А потом еще полгода по ночам в кошмарах снилась.
— А вот и врешь. — Не выдерживает «цокающий» голос. Не может такого быть, чтобы чужой шаман, над нашими посмертиями власть имел! Разная у нас кровь. Порчу навести, или мор пустить, — такое еще куда ни шло. А что бы такую власть…
— Эх дурень ты дурень. — Охранник с головой окунулся в возможность почесать языком, и явно был благодарен тому, кто эту возможность ему предоставил. Так что говорил со всем возможным добродушием. — Пенек лесной. В том-то и сила нашего Дебила, что он такую Власть имеет даже над чужой кровью. Потому как, говорю же тебе, — не человеком он родился, а теленком, да еще и белым. Да ведь у них все племя такое, — Ирокезы!!! Раньше про него и не слышал никто, а он взял кучу народа, и из степняков, и из горцев, лесных, и прибрежников, всех смешал, да ирокезов своих и вылепил.
— Тьфу-тьфу-тьфу… И зачем ему таким паскудством-то заниматься понадобилось? Издревле люди жили как предки их пример подали. Так чего спрашивается…?
— А того. — Что пока он того не сделал, — аиотееки всех по одиночке били. А он всех вместе свел, — и уж две Орды огромные, в пух и прах размели, и добычу взяли немерянную! А вы-то небось, — им дань платите, да баб своих отдаете?
— А ты выходит тоже ирокез энтот?
— Не. Я из Великого Улота. — Слышал небось?
— Так чего же ты его своим шаманом называешь?
— А с того, что он и есть мой шаман, поскольку в нашем войске, всех между собой кровавым узором соединил.
— А ты согласился?
— А чего не согласиться, коли он нашему Царю Царей, родня близкая? Да и вождем у нас, сам Лга’нхи, — Великий Герой с Волшебным Мечом.
— Это тот, здоровый, который аиотееков крушил, что-ли? И впрямь страшОн! Тоже небось непростой человек?
— А то! Или ты думаешь, такой, как Великий Шаман Дебил, лопуха, вроде тебя, Вождем признает?
Наступило молчание. …Я тоже затихарился серой мышкой, пытаясь не выдать своего пробуждения. Так-то тут народ бдительный и с понятием, — обсуждать своего шамана, в его присутствии точно не станет. А подкрасться к ним незаметно, чтобы подслушать разговоры о себе любимом, с моей грациозностью слонопотама, хрен получится. Однако порванное тигром плечо, или проколотый бок, — слишком дорогая расплата, за возможность потешить свое самолюбие.
А тут еще нос зачесался нестерпимо. И стоило только чуть двинуть рукой, издав едва слышный шорох, — как мое пробуждение сразу было замечено.
— Эта. — Шаман Дебил, — может тебе чего надо? — Тут вон, — печенка свежая собачья. Нра’тху велел тебе отложить. А еще, местные птиц каких-то держали, Кор’тек велел из них похлебку справить…
— Собачек-то зачем? — Искренне возмутился я. — Будто больше еды никакой нету?
— Дык ведь, мы как пошли по амбарам да сараям ходить, — они на нас бросаться начали. А местные все разбежались. Угомонить некому. Вот мы и… А мясо-то у них хорошее, не пропадать же.
— Тьфу на вас. — чебуречники фиговы. — Вот введу табу, или вообще, священным животным объявлю… А впрочем, — хрен с вами. Тащи похлебку из птицы. Дровишек в огонь подкинь. И одеяло какое-нибудь принеси, а то знобит чегой-то…
…И да. — этого вон. — отпусти поссать. Не убежит он никуда.
«Этот вон», при моих последних словах, как-то резко вздрогнул, и ухватившись за амулеты, начал чего-то нашептывать себе под нос. …Ага-ага. — Это я силой мысли, в твой мочевой пузырь проник, местечка поинтереснее не нашлось. Беги-ка лучше давай, звеня астральными сферами, до ветру, а то обделаешься еще у меня перед носом.
— Иди сюда. Садись. — Приказал я ему по возвращению, припадая к чаше с жирным наваристым бульоном. …Не то куриным, не то гусиным. — Ближе к огню садись. Не стесняйся.
Не то чтобы я особое гостеприимство пытался продемонстрировать. — просто предпочитаю видеть того с кем разговариваю. И особенно, — кого допрашиваю.
Мужик, наверное мой ровесник, или чуть помоложе. Башка рыжая, рожа конопатая, но на дурака совсем не похож. Одет довольно стандартно, — короткие штаны, и тапки из вараньей кожи. Торс, как и следовало ожидать на такой жаре, голый. Еще характерная деталь гардероба. — воинский пояс. Только вот пустой абсолютно. — Видать наши уже успели ограбить. Однако интересно, — кто ему оружие вручал, — уж не аиотееки ли?
— Значит гок’овые канаты вы плетете! — Не спросил, а утвердительно сказал я.
— Э-э-э… мы. — Виновато кивнул головой мужик.
— Хорошо плетете. — Одобрил я. — Ваши канаты по всему побережью славны.
— Рассказывай, как с аиотееками в одной лодке оказался?
Уцскоц, — так звали нашего пленника, — Жил себе не тужил в родном племени, и даже пользовался немалым уважением, как специалист по гок’у.
На первый взгляд вроде ничего сложного, — отыскать заросли этого, вырастающего выше головы тростника, и срезать его как можно ниже. Потом, сначала правильно подвялить на солнце и протеребить длинные стебли, чтобы избавить от листьев и всего лишнего. Потом долго вымачивать в обработанной пеплом воде, и опять просушить, чтобы стебель можно было разделить на длинные прочные нити. И затем уж, — очистить эти нити от всего постороннего, вымочить в вырытых земле чанах, с хитро составленной закваской, опять вынуть, промыть, высушить. И передать наконец готовую продукцию крутильщикам.
Однако при всей кажущейся простоте, — для всей этой работы, требовался немалый опыт, чутье, и дружба с правильными водяными и лесными духами, и Уцскоц, очень гордился тем что всеми этими знаниями он владеет. Недаром ведь столько много его родни, на протяжении поколений, становилось шаманами.
А потом, зимой, когда тростник был неподходящим для обработки, он с соплеменниками, отвозил готовые канаты на побережье, и там весьма выгодно выменивал их на бронзовые изделия, мягкие тонкие ткани, или даже на лодки или ценные побрякушки, которые так любят женщины. …Что и говорить, а приятно было сознавать, что, в том числе благодаря и его трудам, родное племя жило весьма зажиточно и богато. …Уж куда богаче чем многие соседи.
И вот, в один роковой день, пригнав пару лодок с товаром к знакомому месту торга, — вместо привычного поселка побережников, Уцскоц увидел пепелище, по которому ходили очень странные, и кажется довольно злые люди.
Злые и странные люди, взяли Уцскоца и его соплеменников за шкирку, вытряхнули сначала их из лодок, а потом из них, все ценности, и отправили трудиться. Кого на строительные работы, а кого и в свою армию.
Новая жизнь Уцкоцу сильно не понравилась. — Кормили тут хреново, а расплачивались за труд ударами плетей, а то и копий, если язык плетки, не сразу доходил до сознания вразумляемого.
Нет, — Уцскоц, в принципе трусом и слабаком не был. Он даже участвовал в той великой войне, когда их племя напало на соседнее, и украло у них четыре лодки, двух баб и гуся. А те в ответ попытались напасть на проверяющих сети рыбаков, и отобрать у них свои лодки и улов. — Побоище было кровавое. Одного человека даже убили, а уж скока было поцарапанных и с набитыми шишками. — история умалчивает, по причине слабого развития арифметики. Но против этих аиотееков, против их железной Воли, — загоняющей даже своих же соплеменников в ровные ряды, и посылающей в бой по мановению руки Вождя, — рыбак и знаток гок’ового тросника, был бессилен. Это все было так не правильно, безжалостно, и невероятно, что Уцскоц, даже не знал как этому сопротивляться. — Ответом на малейшее возражение, был удар плетью, а неповиновение каралось смертью. Такому можно было только подчиниться.
