меня, в моем отношении к нему ничего не поменялось бы. Именно мама всегда была для меня
путеводной звездой. Она бы не захотела, чтобы я осталась с ним. Поэтому она годами прятала меня.
— Нет.
— Меда, ты принадлежишь нам. — Теперь его голос более строгий, словно он объясняет что-
то ребенку. — Конечно ты это знаешь. Вся твоя натура кричит об этом. Не заставляй меня
напоминать тебе.
Напоминать мне?
Внезапно я чувствую, как Голод вспыхивает внутри меня. Только однажды я чувствовала его
так остро. Он пульсирует в венах. Крокодил, снующий под кожей, превратился в дракона.
Единственное, о чём я могу думать, это зверский голод, разрывающий меня. Кожа не может
сдерживать этого, а разум не в состоянии остановить. Боль заставляет меня выгибаться. Локти не
двигаются, а колени обращаются в камень. Боль проносится по нервным окончаниям, заставляя
пылать каждый сантиметр кожи. Я бы содрала ее, если бы это помогло избавиться от боли.
Но зи-Хилу нужна была самая малость.
— Моя любимая дочь, не заставляй меня уговаривать тебя таким образом.
Огонь исчезает. Так же быстро, как затухают свечи. Я чувствую слабость и задыхаюсь, но, по
крайней мере, больше не хочется избавиться от собственной кожи.
После огня, пожиравшего моё тело, голос отца кажется успокаивающе-прохладным.
— Ты можешь сказать мне, что ты не одна из нас. Но Голод не даст тебе соврать.
— Странный… — мне не хватает воздуха, — способ показать свою заботу, Модник.
Боль всегда выводит меня из себя.
— Меда, ты должна помнить, кто ты такая. Ты не одна из них. — Он складывает руки за
спиной и обходит меня, оставаясь недосягаемым. Умно. Я отворачиваюсь, выражая всё свое
презрение, но уголками глаз продолжаю следить за ним.
Его голос из по-отцовски строгого стал завлекающим, как у бродячего торговца.
— И ещё, Меда, мы можем избавить тебя от Голода. Навсегда. Ты больше никогда не будешь
его рабыней.
Я не выдерживаю и смотрю на него.
Он улыбается.
— Все здесь живут за счёт источника. Это напрямую связанно с жизнью после смерти. Мы
всегда сыты, не чувствуем боли или нужды. Нам незачем убивать. — В уголках его глаз собираются
морщинки. — Правда, иногда мы не можем удержаться.
Толпа смеется.
Есть, есть, есть. Одно слово танцует в моей голове. Боль, заставляющая кричать, исчезла. Но
Голод — нет. Да, он стих, но всё ещё обжигает.
— Меда, если ты не присоединишься, мы не сможем отпустить тебя. Ты слишком опасна. —
Он замолкает. — Но я бы никогда не смог убить свою дочь.
Я дрожу. Его слова — одно, а намерения — совсем другое. Я навсегда застряну здесь.
Папочка — хитрый оратор. Он показал мне, как я буду страдать взаперти, без источника «пищи». И,
конечно, я не смогу справиться с этим. Я присоединюсь к ним, чтобы эта мука закончилась. У меня
нет другого выбора.
— Нет. — Это глупое слово вылетает у меня против воли.
— И почему ваш вид такой упрямый?
Я не отвечаю ему. В конце концов, я ни чем ему не обязана, кроме набора хромосом. Когда-
нибудь он всё равно поймет почему.
119
— Дело в твоей матери, не так ли? Она настроила тебя против меня.
Я ухмыляюсь. Это звучит так, будто он обычный разведённым папашей, сетующим на
бывшую.
— Меда, я не хотел говорить тебе этого, но… — Он огорченно трясет головой и машет рукой.
Я инстинктивно отшатываюсь.
— Меда, я не собирался причинять тебе боль. — Его удивляет моя реакция, будто я могла
знать о том, что он не причинит мне вреда. Я пытаюсь собраться с мыслями, чтобы дать ему
достойный ответ. Но его следующие слова избавляют меня от этого. — По крайней мере, не
физически.
Мне не понравилось то, как он это произнес.
Мое внимание привлекает непонятное движение над его пустующим троном. Вниз спускался
прикрепленный тросами к потолку экран. Некоторые демоны хлопают в ладоши в предвкушении
зрелища, которое должно было начаться. Кто-то из них скулит, в то время как другие снуют по рядам
в поисках лучшего местечка. Они двигаются, а их шелка и сатин сияют даже при плохом освещении.
Мой отец вскидывает руку, мгновенно заставляя их замолчать и успокоиться.
— Я думаю, здесь есть кое-что о твоей матери, что ты не знала, — говорит он мне. — Она
гостила здесь восемнадцать лет назад. Она попалась, поддавшись обаянию инкуба. — Он указывает
на себя, а затем морщится. — Или мы так думали.
Что он говорит? Моя мама не спала с ним? Я не полу-демон?
— Ее никто не очаровывал. Она соблазнила меня.
Он замолкает, давая мне время переварить информацию. Напрасная трата времени. Я никогда
не поверю в это. Мама? Соблазнила демона? Бессмыслица.
Он продолжает:
— Ей было интересно, что случится, если у нас появится ребёнок. Она всегда интересовалась
наукой, знаешь ли. — Как будто я не знаю свою маму. — Древний научный спор: природа или
воспитание. У неё была гипотеза: ребенок Тамплиера и демона может выбрать сторону света.
Демоническая сила такого ребенка может стать решающим оружием в битве добра и зла.
Он смотрит на меня, и я понимаю, что неосознанно качаю головой. Я не научный
эксперимент. Мама любила меня.
— Не веришь мне? — Он снова выглядит грустным, будто и вправду сожалеет о том, что
разбил мне сердце. — Когда здание было разрушено, я послал людей для расследования. Они нашли
в библиотеке это. — Он указывает на экран.
— 4 апреля 1999, — начинает она профессиональным тоном. — Объекту четыре года и
одиннадцать месяцев. Рост 112 сантиметров, семьдесят пятый процентиль, вес восемнадцать
килограмм, пятидесятый процентиль, отличная координация, но никакого физического проявления
силы демона или Тамплиера. — Дальше она говорит про питание, сон и двигательную активность. —
Потом делает глубокий вдох и продолжает:
— Наблюдается задержка социализации. Риск вынудил меня закончить эксперимент раньше.
После четырех дней в дошкольном заведении у объекта наблюдался необычно высокий уровень
агрессии по отношению к одноклассникам.
Это лицо моей матери. А объект, о котором она рассказывает, это я. Я мотаю головой. Не хочу
верить в это. Это не домашнее видео про любимого ребенка. Это — хроника научного эксперимента.
Отец переключает на другой ролик.
— Объект благосклонно реагирует на нежные прикосновения, однако не отвечает на них и не
