А я вспоминаю, что, вообще-то умираю, пусть и не чувствую этого.
Кажется, у меня нет особого выбора:
– Я согласна принять проклятие и что там ещё по протоколу надо сделать?
Нергал поворачивает ко мне прекрасное лицо с закрытыми глазами. Проводит пальцем по кровавой дорожке и протягивает руку.
«Это негигиенично», – недовольно думаю я, но по изумительно гладкому полу подхожу к Нергалу.
Облака проносятся над нами, словно время здесь мчится ускоренно. Что логичнее замедления времени, ведь Нергал человек, тысячелетия жизни без ускорения могли бы свести с ума своей медлительностью.
Касаюсь пальцем его кровавого пальца. Кровь оказывается на моей коже. Она пахнет обычной кровью. Прежде, чем её лизнуть, всё же уточняю:
– Вы ускоряете здесь время?
Нергал улыбается одним уголком губ:
– Увы, я недостаточно терпелив, чтобы дожидаться развития событий. А теперь иди, у меня тут такое шоу с некромантами и драконами в усыпальнице разворачивается, такие страсти кипят!
– И вас не беспокоит, что ваше тело повредили, а усыпальницу могут развалить? Драконы же такие… крупненькие, могут что-нибудь раздавить ненароком.
– Я люблю масштабные представления, – пожимает плечами Нергал.
Может, он и не настоящий бог, но ведёт себя очень… божественно.
Мгновение медлю, а потом засовываю испачканный кровью палец в рот, уныло размышляя, что не мыла руки после жуткой гостиницы. Это место какое-то астральное, надеюсь, без проекций микробов, и ничего, кроме вампиризма, я не подцеплю.
В следующее мгновение мне становится не до ленивых размышлений.
Глава 20
От боли меня выгибает дугой. Каждая мышца рвётся, суставы выкручивает. Вместо крика с губ срывается хрип.
– Я рядом, рядом, – Санаду сжимает мою ладонь.
Голова лежит на его коленях. Он дышит мне в лоб:
– Это пройдёт. Это скоро пройдёт. Твоё тело умерло, но это пройдёт.
Вместо ехидного ответа у меня получается вой.
– Всё хорошо, – шепчет Санаду и прижимает меня к себе, – всё хорошо.
Угу, всё просто отлично, только мне больно, словно кости переламывают. Санаду начинает меня покачивать, и неожиданно от этих размеренных движений хуже не становится. Даже как-то спокойнее.
– Нергал был личем, – шепчет Санаду, поглаживает меня по волосам, – это высшая форма слияния с некромантской магией, и для этого надо умереть. Поэтому и превращение в вампира содержит в себе момент умирания. К счастью: большая часть изменений, как и в процессе превращения в лича, происходит с мёртвым телом. Иначе, думаю, трансформация для многих кончалась бы безумием.
– Я умерла?
– Да.
– Тогда какого ядрёного корня мне так чертовски больно сейчас?! У-у-у…
Как ни странно, факт смерти воспринимается спокойно. В очередном приступе судорог я до скрипа сжимаю челюсти и выгибаюсь в руках Санаду. Кажется, меня ломает целую вечность.
– Есть… обезболить… как-нибудь, – давлю сквозь стиснутые зубы.
– Обезболивающие препараты нельзя: сейчас восстанавливаются и трансформируются нервные окончания. Поэтому так больно.
– Вырубите меня, – шиплю в приступе судорог.
Каждую мышцу невыносимо колет, словно я всё тело отлежала.
– Что? – растерянно переспрашивает Санаду.
– Тресните по голове, вырубите.
– Нельзя. Сейчас идут тонкие настройки организма, вы должны оставаться в сознании.
По моим щекам ручьями льются слёзы. Подвываю:
– Что, совсем ничего нельзя?
Санаду замирает, а мне нестерпимо хочется, чтобы он продолжал меня качать и гладить, потому что так легче. Хоть немного, но легче.
– Ну… – тянет Санаду.
– Не томите, – выдыхаю ему в шею.
А он, оказывается, сейчас без сюртука и жилета, только в рубашке, та влажная от пота и расстёгнута на груди.
– Хм… – рука Санаду, наконец, проходится по моей макушке, затылку, спине, – как это ни странно, но чувственные ощущения заглушают ощущения трансформации.
– Чувственные?
– Физическая близость, – он заглядывает мне в лицо: его глаза сейчас алые, словно кровь. – Интимная.
Это что, он мне переспать предлагает?
И молчит.
Смотрит.
– Хорошо помогает? – уточняю я.
– Очень.
Очередная судорога сотрясает меня, выжигая нервы.
Отдышавшись, снова смотрю на Санаду. В его алые глаза, окружённые вспухшими венами. На острый частокол зубов.
Интересно, а с Марой они в таком виде или в человеческом кровать трясли?
– Пожалуй, воздержусь, – выдыхаю я.
Санаду отводит взгляд и крепче прижимает меня к себе. Только бы он меня не отпускал.
– Клео, всё будет хорошо, – шепчет он, поглаживая меня по волосам. – Просто помни об этом, даже если станет совсем плохо.
Но когда становится совсем плохо, помнить об это не просто.
***
Когда много лет назад Санаду развлечения ради отправился преподавать в Академию драконов, он и подумать не мог, что она станет ему убежищем – местом, которому он может доверить самое ценное.
Но когда часы спустя голод отпускает Санаду, именно Академия кажется ему единственным местом, где можно оставить Клео, пока он выясняет все обстоятельства странного поведения вампиров – и определяет её статус.
Он опускает взгляд на калачиком сжавшуюся в его руках Клео.
Абсолютный щит не пропускает мысли и чувства Клео, но весь период трансформации Санаду казалось, что её ментальное безмолвие больнее, чем возможность переживать всё вместе с ней: чувствуя боль Клео физически, он бы не мучился морально.
Он её почти убил.
Превратил в вампира.
Но это не гарантирует спасения.
И Санаду страшно.
Ситуация Клео не так неприятна, какой была его собственная: Клео проснётся свободной, для неё вампиризм не будет ассоциироваться с рабством и угрозой семье.
Но в этой ситуации столько «но», что Санаду сомневается в правильности своего решения, в том, что он сделал всё возможное, чтобы обойтись без крайних мер.
Он должен был отправиться в кантоны и готовиться к сражению, а вместо этого остался с Клео.
Он слишком поздно остановился, его голодная аура впитала слишком много её жизненных сил – но он смог поддерживать жизнь Клео телекинезом.
Он выбрал логичный и безопасный для окружающих вариант её спасения: целителей-вампиров, на которых не стал бы нападать даже в приступе голода, свой кантон – но все вампиры обезумели, все хотели Клео загрызть.
Как ни посмотри, иного способа спасти Клео, кроме превращения её в вампира, не было, и всё же…
Всё же… Санаду сомневается, правильно ли он поступил, допустимо ли было обращать Клео, действительно ли не было иного выхода.
Не потакал ли он желанию навсегда сделать её своей?
Убедившись, что жажда не возвращается, Санаду выпрямляется. Во сне Клео сжимает измятую рубашку на его груди, будто пытается удержать. Беззащитная и безмятежная. Больше не человек. Сердце Санаду сжимается: как она отнесётся к этому? Сможет ли он её защитить?
– Можешь выходить, – сипло произносит Санаду.
Из теней в углу зала выступает трёхметровая белка. Санаду не знает, где пропадал Антоний, но когда тот появился здесь, процесс трансформации Клео остановить было уже невозможно.
Очередное глупое роковое стечение обстоятельств.
– Проверь, как дела в Академии, – Санаду снизу вверх смотрит в тёмные глаза иномирного существа.
Антоний кивает и растворяется в воздухе.
Каждая секунда ожидания кажется Санаду вечностью. Тягучее и тоскливое ощущение необратимости – как он его ненавидит.
Как не хочет думать о предстоящих проблемах – а они будут, потому что Клео обращена вне квоты.
