Он теперь постоянно ощущал на шее поводок удавки, но поделать ничего не мог. Служба короне за разрешение на убийство, плевать, что Грегори и не убивал этих ублюдков. Просто ему корона и закон многое могут простить, а Элис…
Грегори вернулся в поместье.
Алисия бесцветной тенью бродила по особняку, цветы не могли проснуться от зимнего сна, Сигизмунд сбросил листву и теперь фривольно размахивал стебельками. Дмитрий, что изрядно подзадержался в гостях, признался:
— Я не слышу её, поэтому помочь не могу. Не могу забрать её боль и отчаяние… — за всё время, что Грегори отсутствовал, князь немного пришёл в себя, залечил раны, поправился, и рука теперь была просто в повязке.
— Вы и не услышите, Митенька, — признался Грегори, наблюдая из окна кабинета, как Алисия в компании Гретты ходит по саду. — Это суахское заклятие закрывает наши с ней эмоции…
— Так отмените, Гриша! Пусть оно развеется, и я смогу заглушить, заставлю забыть. Я эмпат. Я умею, — Дмитрий поднялся с кресла, с вызовом глядя на Грегори, но тот лишь покачал головой.
— Дмитрий, это моя вина. Во всём виноват только я. Значит, и исправлять мне…
Дмитрий уехал через неделю. Если честно, его пришлось чуть ли не силой выгонять. Князь снова впрыгнул в костюм блаженного и стонал, что, дескать, на родине его не ценят, заставляют герцогинь соблазнять, а здесь так хорошо, и полный пансион, и он хоть в конюшне готов жить…
Грегори заверил, что скоро Дмитрий сможет вновь вырваться в отпуск к ним, но сейчас не стоит злить просскую разведку и всё же уехать на родину. Дмитрий скорчил физиономию, надул губы и, поклонившись печальной Элис, всё же направился к карете, возле которой скромно стояла горничная и держала небольшой саквояж в руках. Дмитрий остановился напротив Эльмы и без предупреждения просто впился поцелуем в губы! Горничная выронила саквояж, вскрикнула и пошатнулась, когда князь всё же закончил процедуру прощания. Глядя на белый платочек, что развевался на ветру из окна кареты, Элис тихо произнесла:
— Какой же он шут…
Грегори встрепенутся, потому что это была первая не наполненная болью фраза и уточнил, чтобы поддержать беседу.
— Шпион.
— Но и шут тоже, согласись? — Элис ещё не улыбалась, но посмотрела открыто, не прячась.
— Куда без этого… — проворчал Грегори и предложил локоть. Элис вцепилась в руку своими тонкими пальцами. Тропинка среди едва одевшихся в зелень деревьев заставляла вспоминать, что примерно так всё и начиналось. Только Грегори был пьян, а Элис умела улыбаться без боли.
— Я не знала… — тихо, почти шёпотом, призналась Элис, и Грегори остановился.
— Я знаю, Лис… — он прижал Алисию к себе и уткнулся носом в её волосы с ароматом миндаля и яблоневого цвета. — Я тоже не знал. И я не должен был доводить до такого…
Рыдание в рубашку и сжатые в кулаки ладони, что ударяются в грудь.
Правильно.
Грегори и не такие удары выдержит, лишь бы больше Элис не винила себя…
Глава 50
Осень пахла Элис.
Или наоборот, Элис пахла как осень. Первая осень после всех бед.
Грегори снова потёр шею, и Тадеуш усмехнулся.
— Это только первый год, потом привыкнешь…
Но Грегори привыкать не хотел. Не то чтобы его сильно удручала работа на корону. Его удручала клятва верности, принесённая королю, а не короне. Это большая разница, но сегодня не тот день, когда можно омрачаться такими вещами.
Тётка Кло курила. На мундштуке было красное пятно от её помады, и Элис почему-то постоянно цеплялась взглядом за такой символичный знак. Её белое платье и алое пятно.
Александра крутилась возле дочери и норовила то потуже затянуть шнуровку платья, то поправить волосы. Дочь была жутко нервной и постоянно перехватывала пальцы Александры, чтобы отвести от себя и позже посмотреть укоризненно. Но вообще-то, не каждый день родная кровинушка замуж выходит, пусть и за проклятого некроманта. Александр сама чуть не умерла, когда узнала, что пришлось пережить дочери, а этот… Грегори как чудовище настоящее не разрешал видеться, хотя…
— Лесси, угомонись… — повторила Клотильда и стряхнула пепел в чашку с чаем. У горничной дёрнулся глаз, и госпожа Матеуш, заметив это, усмехнулась. — А вы милочка, принесите вместо этого ужасного чая виски…
— Прямо в чашке? — уточнила горничная, и Клотильда кивнула. Какая разница из чего пить алкоголь.
Элис нервничала. Вся её жизнь складывалась так, что как только случается что-то хорошее, следом идёт обязательно какая-то неприятность. И сейчас, сжимая пальцы на лёгком кружеве, Элис почти молилась всем богам, чтобы всё обошлось.
И не было богатого храма и нескольких сотен знакомых, пышного традиционного платья, венка из эвкалипта и левкоя. А была маленькая часовня в лесной глуши со старым храмовником, который проводил молодых, родителей и тех немногих друзей к увитой плющом беседке. Было длинное белое платье без фижм, но с серебристой вышивкой по краям подола и рукавов. Вместо эвкалипта — поздние пышные астры цвета молока и полынь в волосах.
И был Грегори…
И самые нужные правильные слова, сказанные теперь по-настоящему:
— Вверяю свою жизнь, смерть, душу, дар тебе. Чтобы через годы, века, тысячелетия мы всё равно могли найти друг друга, — и тогда пальцы Грегори подрагивали.
— Вверяю тебе всю себя со своей жизнью и смертью, душой и даром. И всё, что принадлежало мне, отныне станет твоим… — а у Элис голос.
И старый храмовник вытаскивал тяжёлую сплетённую из шести нить из ритуальной чаши и обвязывал запястья молодых, чтобы под тяжёлыми словами клятвы она превратилась с нерушимый зарок, что навеки вплетётся в кожу.
И плакала Александра. И в тон ей всхлипывала Грета. А Дмитрий тихонько передавал тётушке Клотильда серебряную фляжку с коньяком. Тадеуш потирал грудь, улыбался криво и когда никто не видел, смахивал с глаз соринку.
И было много слов сказано в тот день и прошептало признаний в ту ночь. И всё это откладывалось в памяти, чтобы стать частью чего-то великого. Например, любви.
И вновь пришла зима, которая оказалась невозможно тёплой. Настолько, что проталины в саду никак не затягивало пышным белым покрывалом. И была Элис, которая смотрела, как в тёмном небе парит немного Трусливый дракон. И был Грегори, который потирал шею под тонкой вязью клятвы и продолжал служить короне.
А потом была весна.
Элис аккуратно ступала между распустившихся нарциссов, стараясь не задеть носочками туфелек едва пробившийся ростки мелиссы и мяты. Кудрявые волосы рассыпались по плечам, а в руках была зажата корзинка с сочными клубнями цветов. Алисия приостанавливалась, словно решая, а стоит ли идти прямо сейчас, но потом мотала головой, выкидывала оттуда страшные мысли и продолжала путь.
Что-то изменилось. Алисия чувствовала, что что-то неуловимо изменилось. И почти догадывалась что.
Внутри.
Элис помнила, как всё это время открывала глаза и видела Грегори. Всегда. Рядом. И это было бесценно. Даже если вокруг будет пустота. Она будет помнить его глаза всегда.
И шорох шагов был слишком громким для такого нежного и трепетного признания. Приоткрытая дверь.
Грегори так боялся, что однажды он не увидит Элис, что постоянно хотел быть рядом. Чтобы только её голос был самым главным ориентиром, чтобы ни стук колёс, ни бег часов никогда не мог заглушить её голос.
И старое поместье вторило его мыслям. Оно оберегало хозяйку, лелеяло.
Грегори долго не хотел открывать письмо с вензелем королевской канцелярии, но всё же… Острый нож вспорол грубую бумагу. Грегори вчитался в строки.
Скрипнули дверные петли.
— Грегори… — тихий голос, которым обычно перешёптывался только что проснувшийся лес, и Грегори отрывает глаза от ненавистного письма, чтобы утонуть в изумрудах нежного взгляда. Алисия изменилось. Та капризная девчонка, которая вошла впервые в двери старинного особняка несколько лет назад, совсем исчезла, оставив тёплую, очаровательную ведьму, которую слушался не только дом, но и его хозяин. — Мне кажется, у меня есть новости.
