Степановичу и Клавдии Пантелеевне было позволено выбрать себе избу для постоянного проживания. Выбирать пришлось не там, где хотелось, а из тех, что стояли на отшибе: атаман собирался поселить рядом с собой других, более угодных ему «ватажников» – так он называл членов своей шайки.
Николаю Степановичу досталась изба рядом с сараем, в котором, как он подозревал, вскоре обязательно поселятся крысы или мыши, а этих мелких тварей он терпеть не мог. В дурном расположении духа он поднялся на крыльцо и одним ударом ноги сбил замок с двери вместе с петлями (чувствовалась Тишкина удаль, сам бы он едва ли сумел сделать это так легко). Первое, что он увидел, войдя в горницу, – пышное крестьянское платье, белое, с алой вышивкой, судя по всему, новое. Табличка, приколотая к платью, окончательно взбесила его (или Тишку?).
– «Хозяйка Аглая», – прочел вслух Николай Степанович, чувствуя закипающую злость. – И в купеческом доме она хозяйка, и здесь! Не жирно ли?!
Захотелось сорвать платье с вешалки, растоптать его и бросить в печь, но усталость взяла верх, и Николай Степанович ограничился тем, что достал потухший уголек из поддувала и почиркал им все платье сверху донизу, а к имени «Аглая» на табличке приписал жирную букву «Н». Получилось: «Хозяйка НАглая».
Результат его удовлетворил и даже немного развеселил. Злость поутихла. Николай Степанович отправился к высокой кровати с пирамидой пышных подушек, покоившихся на кружевном покрывале. Над кроватью тоже висела табличка, гласившая: «Не садиться». Николай Степанович скользнул по ней взглядом, хмыкнул и, решив, что с ней он разберется после, когда как следует выспится, забрался в белоснежную постель, поленившись снять сапоги.
Зря Дина думала, что личный визит в полицейский участок ускорит дело в сравнении с вызовом полиции по телефону. Сначала она долго давила на кнопку звонка, вмонтированного в стену у главного входа, потом стучала в двери, трясла дверную ручку и бросала мелкие камешки в окно первого этажа. Выбившись из сил, она все же решила позвонить. Номер участка нашелся в интернете. Ответил сонный недовольный голос, и Дина на одном дыхании выдала длинную тираду о том, что в доме Агантия Латкина происходит ограбление, а подруга, которая проживала там вместе с ней, пропала, и ее телефон недоступен.
Едва она замолчала, из динамика посыпались вопросы: видела ли она грабителей, пытались ли они на нее напасть, когда она в последний раз виделась с подругой, не ссорились ли они. Вначале Дина торопливо отвечала, но, потеряв терпение, воскликнула:
– Да приезжайте лучше поскорее!
В ответ послышался тягостный вздох, и голос заверил ее, что направит к месту преступления оперативную группу. Пришлось Дине плестись обратно к купеческому дому пешком. Босые ноги замерзли, покрылись мелкими ссадинами и болели, но что самое ужасное, к ее возвращению преступников уже и след простыл. Вместе с ними исчезли и все вещи, которыми был завален двор. Полицейские осмотрели дом, взяли у Дины показания и собрались уезжать.
– А как же моя подруга? – спросила она растерянно, глядя, как они один за другим усаживаются в полицейский «уазик».
– Будем искать, – ответили ей равнодушным дежурным тоном. – А вы оставайтесь здесь и сразу сообщите нам, если она вернется.
– А если вернутся грабители? – Дине вдруг стало так обидно, что голос задрожал от подступивших слез. Похоже, полицейские не собираются мчаться сломя голову на поиски Аглаи. И, конечно, их совсем не беспокоит, что станет с ней, Диной, если охранник и горничная вздумают явиться за остальным имуществом. Судя по неадекватному поведению последних, они вполне были способны на многое, и неизвестно, чем это может закончиться.
Проводив взглядом отъезжающий «уазик», Дина с тяжелым сердцем вернулась в дом, поднялась в комнату и остановилась, уставившись на распахнутый шкаф, содержимое которого кучей лежало на полу. Это были их с Аглаей вещи, вернее, то, что от них осталось: бросалось в глаза отсутствие большей части одежды, в том числе, нарядных платьев подруги. Интересно, неужели Клавдия Пантелеевна решила в них пощеголять? Но ведь платья же как минимум на пять размеров меньше, чем те, в которые она влезет! С какой целью она их взяла? А может… может, и к исчезновению самой Аглаи причастны горничная или охранник? И они оба сумасшедшие?
Дина прошлась по комнате взад и вперед, раздумывая, как быть дальше. За окнами занимался рассвет. Дивноречье медленно просыпалось, наполняя пространство привычными звуками: хлопаньем дверей, скрипом отворяемых окон; кто-то звучно зевал, кто-то смеялся, а кто и бранился с утра пораньше. Эта ругань перебивала все прочие звуки и портила и без того не радужное настроение. Видимо, склока разгорелась где-то совсем близко. Дина подошла к окну, из которого открывался вид на улицу с одноэтажными дощатыми домами, стоявшими на противоположной стороне дороги. Во дворах двух соседних домов, разделенных невысоким забором, о чем-то спорили две женщины. Возможно, они бы уже сцепились в драке, но их разделял забор, шатавшийся и скрипевший от того, что спорщицы, крича друг на дружку, то и дело налегали на него всем весом.
Одна женщина, повыше ростом, крепкая и крупная (таких называют «гром-бабами») наседала на толстушку в плюшевом халате канареечного цвета и в бигуди, прикрытых ярко-зеленой шапочкой для душа:
– Люди видели, как ты Зойку между рогов погладила, когда пастух стадо с дойки гнал! Ты, ведьма, ее молока лишила!
– Совсем спятила, что ли, Люба?! Какие ведьмы?! Ты сама себя слышишь?! Ведь чепуху мелешь! – Огрызаясь, толстушка побагровела и стала похожа на светофор в своем желто-зеленом наряде.
– Да все знают, что ты ведьма! И мать твоя, и бабка – все вы ведьмы поганые, никакого житья от вас нет! Только и радости у вас, ведьм, чтоб навредить роду человеческому!
– Да ты на себя посмотри! Думаешь, не видела я, как ты с бутылкой к дому моему подходила, на стены чем-то плескала?! Порчу наводила?! Признавайся!
– Святой водой и крестным знамением от твоего ведьмачьего семейства спасаюсь! А что, не нравится? Припекает, поди, от святой водицы-то?
– А тебе понравится, если я твой дом начну опрыскивать? Откуда мне знать, что в твоей бутылке святая вода, а не отрава какая-то? Чтоб на пушечный выстрел больше к дому моему не подходила!
– А то что?! – «Гром-баба» задиристо подбоченилась и боднула грудью забор. – Что ты мне сделаешь? Против святой воды не рыпнешься! Буду ходить и кропить, сколько надо! Ясно тебе?!
– Я тебе окроплю! Только посмей! Дождешься у меня, Любка!
Дина отвернулась от окна. Наблюдая за ссорой женщин,
