Ты сам ее бросил и ушел.
– Я ушел, потому что она меня прогнала. Я не сразу понял, что мы угодили в бесовское логово. Ты околдовал ее и поплатишься за это!
– Все вы ищете себе оправдание, лишь бы себя не винить, лишь бы кто-то другой заплатил за ваши ошибки, пороки и малодушие! Ревность в тебе взыграла, вот ты и убежал, бросил невесту одну среди чужих людей! Сам виноват, что без невесты остался!
– Я вернуться хотел, но деревня исчезла, – пробормотал Илья тихим безжизненным голосом.
– Все вы хотите вернуться и все вернуть, когда дело уже сделано. А сделанного не воротишь, известно ведь. Себя вини, с больной головы на здоровую не перекладывай! – Единственный глаз мужчины злобно сверкнул. Он скрестил руки на животе, выпиравшем из-под черного плаща, окинул Илью презрительным взглядом и снисходительно процедил: – Но так и быть, могу проводить тебя к твоей невесте, жалко мне вас, глупых.
– Проводить?! Она жива?! Где она?! – Илья встрепенулся, будто очнулся от случайно сморившего его сна.
– Не верь ему! Он тебе голову морочит! – воскликнула Лукерья и хотела добавить, что нужно немедленно прочитать заговор, но человек в «пиратской» повязке вытянул руку в ее сторону, погрозил ей пальцем, и она не смогла больше вымолвить ни слова: голос пропал, а из горла вырывалось шипение.
Одноглазый продолжил, пристально глядя на Илью:
– Давай руку, и я отведу тебя к Наташе. И книгу свою давай, она тебе все равно больше не понадобится.
Лукерья поняла, что Илья полностью во власти одноглазого, но была бессильна что-либо изменить: не только голоса не было, но и с места она тоже сдвинуться не могла, лишь беспомощно наблюдала за происходящим. Дина осталась в машине с Аглаей, Стас стоял рядом, но, судя по всему, не догадывался о том, что Илья попал в ловушку и его надо отвлечь.
Остальные двенадцать одержимых толпились за спиной главаря. Лукерья старалась не смотреть на них: тяжело было видеть своих односельчан в таком виде, и особенно тетю Клаву – она тоже была среди них. Здесь был и Роман, но, наверное, бес, вселившийся в него, крепко держал его волю под своим контролем.
Илья шагнул к одноглазому. Тот протянул руку к книге, и на его лице появилось алчное выражение:
– Давай же ее мне, давай скорее…
«Нет, Илья, не смей! – мысленно закричала Лукерья, вложив в этот беззвучный крик все свои душевные силы. – Отвернись от него! Он тебя околдовывает! Читай заклинание, иначе он погубит и тебя, и всех нас! Не давай ему книгу! Если отдашь ее, то навсегда утратишь способность ее читать!»
Илья прижал книгу к груди и – о, чудо! – он обернулся, словно услышал немую мольбу Лукерьи. Их взгляды встретились, влияние колдовских чар одноглазого на Илью ослабло.
– Эй, ты куда?! А ну вернись, мерзавец! Посмотри на меня! Стой, кому говорю! – визгливо заорал одноглазый, осознав, что добыча ускользает из его рук.
Илья опомнился и раскрыл книгу на нужном месте.
Сварроморро тираббасо фабуллино флумидаррэ…
Заклинание наконец зазвучало, и главарь бесовской шайки застыл как статуя, лишь в единственном глазу плескался ужас. Его подельники, должно быть, тоже утратили возможность двигаться, но они и до этого не шевелились, поэтому воздействие заклинания на них со стороны было не так заметно.
Лукерья, наоборот, ощутила, что колдовские чары больше ее не сдерживают, но продолжала молча стоять на месте, затаив дыхание. Ее сердце трепетало от радости: неужели все получилось? Неужели Дивноречье спасено, и все ужасы позади? Ведь сколько раз за последние несколько дней у нее словно каменело что-то в груди от мыслей о неизбежной гибели поселка и его жителей.
Голос Ильи набирал силу, а колдовские слова, казалось, тяжелели и вдавливали одержимых в землю – в буквальном смысле. Со стороны это выглядело так, будто под их ногами образовалось болото, которое медленно, с чавканьем, засасывало их в свое вязкое нутро. Но они не увязли полностью. Погружение закончилось, когда над поверхностью земли остались одни только их головы.
Смолкло последнее колдовское слово, и Лукерья шумно выдохнула. Бросилась к Илье, повисла у него на шее и прошептала:
– Победа.
Он коснулся губами ее макушки и возразил:
– Рано торжествовать. Пора наряжать кукол.
– Ох, а про одежду-то мы и не подумали! – спохватилась Лукерья. – Можно из ткацкой мастерской взять, только, наверное, замок взломать придется.
– Не придется. В избах Шиши есть вещи, я видел. Наверное, одержимые там воронами оборачивались, и поэтому одежда осталась.
– Точно, ведь и в прошлый раз так было, когда дед Ерофей обряд проводил.
– Я схожу со Стасом.
Илья и Стас удалились к избам, и Лукерья осталась одна в окружении молчаливых голов, торчавших из земли. Ей сразу стало не по себе. Она повернулась и направилась к джипу, стоявшему поблизости, чтобы узнать у Дины, как Аглая, но остановилась, ощутив жжение между лопаток. Это было очень знакомое ощущение, оно часто возникало под недовольным взглядом тети Клавы, когда та смотрела ей вслед. В своей жизни Лукерья не раз ловила на себе недружелюбные и даже откровенно враждебные взгляды соседей и одноклассников, но только тетин действовал подобным образом – наверное, потому что ее взгляд Лукерья не могла проигнорировать.
Она обернулась и сразу увидела тетино лицо в окружении других знакомых лиц: охранника из купеческого дома Николая Степановича, директора музейного комплекса Павла Александровича, мастеров из кузницы и гончарни, рукодельниц из ткацкой мастерской. И даже Варвара была там! Как же все они изменились: совершенно чужие, холодные глаза без единой искорки человеческого тепла. От них прежних осталось лишь тело – физическая оболочка, в которой обосновалось нечто пугающее, являющееся частью вечного и разрушительного вселенского зла.
Лукерья смотрела на них, чувствуя, как ее охватывает дрожь. Они буравили ее жуткими безжизненными глазами, в которых читалась угроза и жажда мести. И, хотя никто не раскрывал рта, тринадцать бесовских голосов, все разом, зазвучали в ее голове:
«Мы вернемся и доберемся до тебя. До всех вас! Мы всегда возвращаемся и однажды позаботимся о том, чтобы даже после смерти вы все страдали – ты, они и весь ваш человеческий род!»
Лукерье стало трудно дышать. Она попятилась, но каждый шаг давался ей с большим трудом. Закружилась голова, перед глазами замельтешили черные точки. Ее рука инстинктивно потянулась к вороту рубахи, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу, но ее не было. Лукерья вспомнила, что так и не пришила новую взамен той, что потерялась. Пуговица-«костылёк» служила оберегом, не давала бесу проникнуть в душу – так считала тетя и другие ткачихи,
