– У меня была своя замечательная принцесса Лея, представляешь? – Собеседник уставил на него совершенно пьяные глаза, вот только Ворон подумал, что это вовсе не из-за выпитого. – Но я, идиот, даже будучи с ней, помнил о жене и детях. Прикинь? Кретин распоследний.
– Или наоборот?
Он фыркнул и потянулся к графину, однако Ворон успел перехватить его запястье.
– Не нужно, – мягко проговорил он, и собеседник послушался.
– Мы ж и расписались-то… по ее залету. Не было там особых чувств, да и потом… Ну, ты сумел бы любить тетку размером с цистерну и весящую центнер?
Ворон пожал плечами.
– Не пробовал, – признался он. – Но вот жить с идеалом правильной американской жены не пожелаю и врагу. Центнер в сравнении намного душевнее.
– Вот и я. Ласкал свою принцессу, а думал: как там они… потому и не остался. Хотя… это ж все равно не взаправду.
– Само собой, – ответил Ворон. – Само собой.
Глава 8
Было глубоко за полночь, когда они вышли из ресторанчика. Город словно вымер. Возможно, Серпухов и претендовал на звание центра Московской области, но уклад в нем оставался провинциальным. Жизнь в столице не стихала ни днем, ни ночью: ярко горящие фонари и сверкающие витрины, множество разномастного народа, клубы и круглосуточные магазины, даже влипнуть в пробку в районе трех ночи не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Было время, Ворон вел полностью ночной образ жизни и не чувствовал никаких неудобств. За пределами Москвы ничего подобного он не мог позволить себе до сих пор. Серпухов, как и десятилетиями до возникновения Зоны, вымирал после десяти вечера.
Пока Ворон вел некрепко стоящего на ногах собеседника – не вязалось у него в голове имя этого господина с его внешностью, потому Петра не получалось звать мысленно никак иначе, – от входа до такси, которое тот все же вызвал, на глаза попался только одинокий собачник, выгуливающий тойтерьера. В домах горело всего с пяток окон в каждом. В зеленых дворах поселились тьма и пустота, отчего-то казавшаяся недружелюбной и опасной: спрутообразным нечто с хаотично движущимися тенями под тонкой пленкой желеобразной кожи.
Интуиция, к которой Ворон привык прислушиваться, ворочалась под сердцем и царапалась посильнее разъяренной кошки: кто-то следил за ним или, быть может, за ними обоими. Мог ли то быть просто ночной грабитель или некто более интересный, понять не выходило.
В Периметре, едва ощутив столь пристальный взгляд, Ворон уже упал бы под прикрытие чего-либо мощного и прочного, приготовившись отстреливаться. Однако вокруг простирался реальный, будь он неладен, мир со своими далеко не простыми законами. По этим законам люди обязаны были ходить беззащитными, а в случае нападения звать на помощь тех, к кому лично у Ворона давно отсутствовало доверие. Он, конечно, предполагал, будто где-нибудь в гипотетическом «далеко» существуют и честные сыскари, и добросовестные патрульные, и генералы, пытавшиеся сделать жизнь простых граждан лучше, однако сам с такими никогда не встречался: лишь с вымогателями и теми, кто старался устроиться помягче, а делать при этом поменьше.
Они прошли всего пять шагов, а вечер, поначалу бодрящий и прохладный, превратился в неприятный. Колюче-промозглая сырость оседала на лице и одежде. Острый, словно нож, ветер стремился пронзить насквозь. По темному небу витала серая хмарь, в прорехи которой иногда выглядывал месяц.
«Следует все же иметь под рукой огнестрел», – подумал Ворон. Разрешение на ношение оружия у него имелось, но он сам не позволял себе таскать пистолет в реальном мире. Уж больно много знал случаев, когда у сталкеров случалось помутнение рассудка и «наложение восприятий», как называли это психиатры. Зону ведь можно пройти только на инстинктах: остановился, задумался – и конец. Но инстинкты – обоюдоострый меч, потому что отключить их и включить по требованию не выходит. Вот и переклинивает иной раз за пределами Периметра, и кажется, будто в окне деревянного домика на детской площадке поблескивает синими искорками хмырь, поджидая жертву.
«Или не следует, – мысленно добавил Ворон, когда из домика вышел, воровато оглядываясь, подросток, затушил сигарету о металлическую „паутинку“ и кинул окурок в урну, примостившуюся на углу детской площадки. – Воспитанный. От родителей скрывался, наверное. Так запах все равно ни с чем не спутать. Правда, отдельный вопрос: он ли курил нечто странное или мне от нервов уже красный сигаретный огонек синим мерещится?»
Из оружия у него имелась только «витринка», которая всем хороша, но только для ближнего боя, а для него противника необходимо подпустить на расстояние удара.
«Когда привык противостоять неизвестности, сложно осознать, сколь велика угроза от тупого урки, прячущегося в темном переулке», – не уставал он повторять Денису. Тот иной раз проявлял беспечность, достойную пятилетнего, а никак не взрослого парня, да еще и с почти паранормальными способностями.
– И это центррр… – заплетающимся языком проговорил собеседник.
Ворон вопросительно взглянул на него.
– Тихо, пустынно…
– Да, – коротко подтвердил он.
– Восхитительно.
Вот с этим Ворон поспорил бы, будь собеседник не столь пьян или выпивши сам. Однако народная поговорка, утверждавшая невозможность понимания между людьми, находящимися в разной степени опьянения, оказалась правдива.
– За то и люблю нашу глубинку.
– Декорации к постапокалипсису, – пробормотал Ворон.
– Ась?.. – не расслышал собеседник, но уточнять не стал, а Ворон предпочел промолчать. – Воздух-то какой… волшебный. Словно в деревне глухой. Спокойно и легко на душе как-то…
– Каждому свое, – заметил Ворон.
– Сигнализация только все портит.
Этим словом собеседник поименовал елочные гирлянды, развешенные по кустам, ограждающим парковку и дорожку из рыжей шершавой плитки, ведущую к входу в ресторанчик. Огоньки были маленькими и неяркими, абсолютно не раздражающими, вызывающими легкую ностальгию и прямую ассоциацию с аномалией, часто встречающейся в Зоне. Против них Ворон точно не имел ничего.
Ярко-желтая машина с шашечками на двери и пилоткой на крыше приближалась. Лицо водителя оставалось в тени, фигура выглядела довольно выдающейся – сложно судить о росте сидящего человека, однако под два метра Ворон дал бы ему легко, – но неопасной, больно широкой и обрюзглой. Хорошие и даже посредственные бойцы выглядели иначе. К тому же на торпеде помигивала желтым глазком салонная видеокамера, фиксирующая все происходящее, а радио, настроенное на местную волну с чем-то музыкально-нейтральным, временами прерывалось голосом диспетчера. Несмотря на это, Ворон поймал себя на неуместном беспокойстве, хотя относительно безопасности собеседника тревожиться было не с чего. Еще более странным казалось желание схватить его в охапку и похитить: засунуть в багажник и увезти в институт или сразу передать с рук на руки Нечаеву. Пусть сотрудники ЦАЯ выпытывают все, что им угодно, а главное, отвянут уже от него самого – сталкера по кличке Ворон, – раз и навсегда оставив в покое.
Почти у самой двери собеседник решил сложиться на асфальт. Ворон с неудовольствием ухватил его сначала за плечи, затем переместил руку под мышку и рванул вверх. Пальцы сжались, легко продавив ткань, прошлись по боку и нащупали кобуру. Собеседник вовсе не являлся легкой добычей.
«Забавно», – подумал Ворон, но, разумеется, не стал ничего говорить и акцентировать внимание – тоже. В конце концов, мало ли людей носят оружие? Опять же их и только их личное дело, как именно его демонстрировать: Ворон не исключал, будто собеседник оступился намеренно.
– Друг… бывай! – Он дотянулся до двери и распахнул ее, не рассчитав сил – так, что та аж скрипнула, – и грузно упал в объятия черного кожаного сиденья, тотчас нащупывая ремень безопасности.
Ворон задумчиво проследил за его движением, а затем наклонился и подал серебристую пряжку.
– Благодарю, – сказал собеседник. – В отличие от многочисленных раздолбаев, коими полнилась со стародавних времен земля русская, люди, добившиеся успеха и дорожившие жизнью собственной, безопасностью не пренебрегают никогда. Даже в мелочах.
