её хоббях.
— Значит, в семье всё нормально, — вздохнул Оленев и направился на кухню готовить заказанный обед.
А Марина штурмовала переполненный автобус. Едва протиснувшись на площадку, перевела дыхание, но поправить шляпку не смогла: руки были плотно прижаты соседями и не поднимались.
— Боже мой, ни на работу, ни с работы нормально, по—человечески, доехать невозможно.
Вздох её души услыхал престарелый совслужащий в шляпе набекрень с высунувшимся галстуком. Почётного пенсионера буквально распяли на закрывшихся дверях.
— А вот, не захотели достроить коммунизьма, вот и ездите теперь как в зверином капитализьме! — прозлорадствовал старичок.
Марина покосилась в его сторону:
— Гос—споди, вы—то что о капитализме знаете. Там таких душегубок для народа нет.
— А ты, кукла, откеда знаешь? Поди, съездила уже, побывала там?
— Ну, побывала. И в автобусах, между прочим, не давили меня.
— В лимузинах ездила? Продалась, шалашовка, на доляры! Ух, нет на вас сорок седьмого года.
— А что было в сорок седьмом? — поинтересовался молодой голос.
— А в сорок седьмом мы таких космополитов на Колыму пачками слали!
— Так ты, значит, вохра поганая? — задребезжал голос у Марины за спиной, и кто—то сильно толкнул её, — Прости, дочка, дай протиснусь и гадине этой
— 31 —
пищик сомну. Пустите!
— Ага! Дайте выход народному гневу! — задорно крикнул тот самый молодой голос.
Автобус замитинговал.
Обед был готов. Юра поставил на стол последнюю тарелку, и в прихожей раздался мелодичный перезвон.
Тот факт, что дверь открыл улыбающийся муж, а дом встретил ароматом вкусных блюд, привело уставшую, измотанную и оскорблённую в автобусе женщину в более—менее приятное расположение духа.
— Здравствуй. Ты уже дома? А где Лерочка?
— Приобщается к общечеловеческим ценностям в кругу единомышленников и сверстников.
Обедать сели втроём.
— Как дела на работе, милый?
— Как всегда. Умирающие оживают, ожившие выздоравливают, выздоровевшие выписываются. А у тебя?
— Лучше не спрашивай!
— Не буду.
— Нет, ну как же! Ты представляешь — эта преподобная Леночка явилась на работу в таком платье!
— Карден? Зайцев?
— Да нет же. Разоделась в импортное австрийское платье как на дипломатический приём, и в ушах — ты только представь! — бриллианты!! Ни стыда, ни вкуса — брюлики днём! Думает, если она — любовница начальника отдела, то ей всё можно. Миля, секретарша директора, и то себе такого не позволяет!
— Это прискорбно. Надеюсь, коллектив осудил её большинством голосов?
— Тебе бы только иронизировать. Весь в собственную дочь. Помотался бы в нашем коллективе, узнал бы, что такое жизнь.
— Умоляю! Назначь любую казнь, только не эту.
Старший Оленев не вступал в разговоры, так как невестку не жаловал за пустоголовство, но выбор сына был для него священен. Обед завершился в молчании.
Юра принялся за мытьё посуды, отец проковылял в зал, где его сразу же приняли в компанию говорливые депутаты. Марина стала вспоминать оскорбление своей личности в автобусе, откинувшись на спинку стула в кухне.
Два раза треснул ключ в замке, и в прихожую ворвалась Валерия.
— Предки, привет! Есть хочу — ужас тихий!
— 32 —
— Лерочка! Доченька моя ненаглядная! — протянула нежные материнские руки Марина, — Иди ко мне, золотце, красавица моя ненаглядная! Посмотри, отец — вылитая я в детстве.
Оленев только хмыкнул в раковину.
— Ну ты скажешь, мамуля, — отбивалась Лера от маминой ласки, приторной, как крем на торте, — У тебя же мякина в голове, и коэффициент умственного развития не превышает двух, а у меня за двести зашкаливает, — она прикоснулась ко лбу Марины, словно измеряя температуру, а как только бедная мама уронила руки, дочь рванула в ванную.
— Ну, знаешь… Ну, Оленев — это уже твоё воспитание. Это только ты мог такому научить..
Такое свинство — в глаза родной матери!
— Это не он, это социальное окружение, — донеслось из ванной, — И научно—технический прогресс… И акселератство!
— Нет, я больше так не могу! Это не мой ребёнок! И откуда она такая?! — исполненная слёз, Марина бросилась из кухни.
— Я сам удивляюсь. Наверное, в роддоме подменили. Ты не заметила тогда ничего?
Он повернулся, чтобы поставить в сушилку вымытое блюдце, но вместо сушилки над раковиной висела книжная полка, заставленная томами сочинений В.И.Ленина. Юра перевёл взгляд на руку, в которой было блюдце. Рука держала чугунный угольный утюг.
Под столом что—то зашелестело, раковина идиотски захихикала.
— Опять ты за своё! — сказал Оленев и хотел швырнуть утюг под стол, но в руке уже ничего не было.
Конференц—зал больницы был полон. Заведующий хирургическим отделением профессор Черняк, и голосом, и внешне похожий на первого президента Страны Советов, только без родимых пятен, вёл заседание в манере и с интонациями своего двойника:
— Как вы знаете… товарищи… В отделении детской хирургии… произошёл, так сказать, прискорбный случай, я бы так его охарактеризовал. Заведующий реанимационным отделением… товарищ Грачёв Матвей Степанович… вот он тут, присутствует… Где? Ага, вот он, вижу, вижу. Так вот, я повторяю, он ввёл умирающему ребёнку препарат, над которым товарищ Грачёв работал… Кстати, работа нигде в плане научных исследований не фигурирует, я правильно говорю, Анатолий Васильевич? Да, вот и проректор по научной работе подтверждает: работа Грачёва в плане не значилась. Так вот, повторяю: ребёнок этот скончался, товарищи.
— Это ещё ничего не значит, — не выдержал Грачёв долгого вступления, — Все знали, что ребёнок обречён. И отрицательный результат говорит о том, что показания для применения ребионита должны быть сужены до определённых
— 33 —
пределов. Дайте мне возможность довести работу до конца, и я докажу свою правоту!
— Как видите, правота пока не на вашей стороне, Матвей Степанович… Я понимаю, ребёнок мог и так умереть, я не спорю… но момент его гибели совпал с моментом введения вашего препарата.
— Дайте мне условия для работы! Дайте нужную аппаратуру, помещение, двух лаборантов, и я докажу блестящую будущность ребионита!
— А валюта вам не нужна? — бросил из зала Веселов.
–.. а смерть ребёнка — это случайное совпадение, — не слышал издёвки Грачёв, — Результаты вскрытия не дали ничего против ребионита. Просто все ресурсы организма были исчерпаны, и даже мой препарат ничем не мог ему помочь.
— Значит, ребёнок умер от анабиоза? — спросил детский хирург, — То есть, всё—таки, от вашего препарата?
— Я же сказал: совпадение. Да, клетки должны были впасть в состояние анабиоза, но к этому времени в организме мальчика были грубые нарушения мембранной проводимости, и препарат в клетки не про—ник! Он так и остался в венозном русле!
— Анализы покажут, где находится ваш препарат, — перебил Черняк, — Надеюсь, у него есть точная химическая формула, и его можно выделить из продуктов метаболизма?
— Разумеется, есть! Очень точная и вполне оправданная. Смотрите сами, — Грачёв схватил мел и
