и до полуночи, и до часу ночи. Катался на любимой карусели, скрипел на весь двор, но на это уже никто не возмущался. Соседи привыкли и называли это
временем Головы.
Парень был обижен и богом, и людьми. Не отнимать же у него последнюю возможность радоваться. Так он и играл там год за годом. Но оказалось, что кому-то всё же мешал. Однажды утром люди увидели на карусели обезглавленное тело Паши.
Ему отрубили голову, а он этого будто и не заметил. Так и остался сидеть на своём месте. Только тогда люди пожалели, что оставили убогого без присмотра. Затравили так, что ему пришлось гулять ночами.
Ни голову, ни душегуба не нашли. Злая ирония: человека, которого называли Головой, похоронили безголовым.
Карусель убрали первой, чтобы дети меньше об этом разговаривали, а когда пришло время строить новую площадку, перенесли её в другое место. Я очень хотел узнать, кто жил в моей квартире в те годы. Наверняка какой-нибудь психопат! Навязчивые скрипы будили в нём ненависть, и он наблюдал из окна за своей будущей жертвой, пока не убил.
Но никто не знал, кто тогда владел квартирой. Она пустовала десятки лет, пока я её не купил через администрацию города. Документов о предыдущих жильцах не сохранилось. И складывалось впечатление, что эта квартира никогда никому не принадлежала.
Все помнили кроткого Пашку Голову, потому что он был похож на пугало. Но никто не замечал настоящего монстра, скрывающегося за самой обычной внешностью.
Володьку все обожали, потому что никто не знал его так же близко, как я. Никто не догадывался, что жить с ним в одной квартире бывало просто невыносимо. Иногда он на время замыкался в себе и становился незаметным. Но это длилось ненадолго…
После одного такого затишья пришёл я домой, а там вонь и дым, будто в квартире сожгли кучу жухлой листвы, а Володька лежал морской звездой в гостиной на ковре, задумчиво разглядывая потолок. Опять переборщил со своими индийскими ароматическими палочками. Вся квартира провоняла благовониями.
– Твою ж мать! – заорал я.
А ЭТОТ спокойно так ответил:
– Она и твоя мать… Ты её не трогай…
Да. Послал мне бог братца. Хулиганил он только иногда, но полностью отбитым являлся постоянно. Разница в возрасте у нас была всего в год, а общего языка никакого.
Нам было лучше вообще ни о чём не разговаривать. Сразу начинали спорить и ссориться. Слишком разные взгляды на мир и на жизнь.
Брат отрицал науку и историю, но верил во всё самое безумное: в космос никто не летал, на Земле было несколько атомных войн, которые каждый раз уничтожали цивилизацию, и всё начиналось сначала. Историю переписали. Нас обманывают: никто никогда не умирает, а лишь переносится за грань пространства и времени.
Вот во что он верил.
Он давно узрел истину, а я, по его мнению, оставался тупым и приземлённым, и разговаривать со мной было не о чем.
Куда мне до него? Володька жил вне системы, черпал знания из странных видеороликов.
Я читал о подобном типе мышления. Это называлось шизотипическим расстройством личности. Симптомы те же, что и при шизофрении, но выражены не так ярко.
– Не увлекайся так этой мистикой, был у меня знакомый – Стас, он тоже помешался на теориях заговора, а теперь разговаривает со стенами, – предупреждал я.
У Володьки на всё был свой ответ:
– Не понимаешь ты ничего… Он прозрел!
Не случилось бы с Володькой такого прозрения… Я боялся и за него, и за себя.
Я думал, что сразу пойму, если брат сойдёт с ума. Представлял, что он будет бегать голый по квартире, разорвёт подушки, перебьёт всю посуду… Однако всё вышло по-другому.
Володька снова стал замкнутым. Целую неделю молчал и не заставлял меня смотреть «полезные» ролики, а однажды сказал тихонько:
– Надо нам раковину чем-нибудь залить.
– Засорилась? – спросил я.
– Ну… да. – Володька нервно поскрёб стриженную под ноль голову.
– Я куплю гранулы или гель… Что лучше помогает? – уточнил я.
– Нет, надо что-то очень едкое, как кислота, чтобы всё растворяло, кроме пластика… как в том сериале… «Во все тяжкие», помнишь? – сказал брат.
– Вова, ты чего? – Я был так измучен его выходками, что сразу начал раздражаться. – Какая, на хрен, кислота? Какие «Во все тяжкие»? Ты чего удумал?
Брат попросил посмотреть умывальник. Я не стал спорить и посветил фонариком. Слив был пустой и к тому же чистый.
– Что я должен там увидеть? – спросил я.
– Глаз! – ответил Володька. – На меня оттуда смотрел глаз!
Брат был напуган, а он редко чего-то боялся. Говорил, что страхи – удел незнающих, а он якобы знал всё.
– Чей глаз? Крысиный? – попытался угадать я.
– Нет, как человеческий, прямо из слива на меня всегда смотрит. – Володя ковырял заусенцы на пальцах.
Я был уверен, что всё – приехали… Но попытался доказать брату, что он нёс околесицу. Открыл дверцу под раковиной и заорал не то от злости, не то от испуга:
– Видишь трубу?! По-твоему, в неё может поместиться чья-то голова?!
– Я не сказал «голова», я сказал «глаз», – робко напомнил брат.
– И как он там оказался?
– Ну я не знаю! Пролез? – Володька присел и провёл пальцем вверх по изогнутой трубе. – Прополз на дли-и-инном глазном нерве!
– Володя, ты сошёл с ума, – сказал я серьёзно.
– А может быть, нет? – неуверенно спросил брат.
Раньше я ни разу не слышал, чтобы он усомнился в том, что говорил. Мне показалось, что это хороший знак. Значит, всё-таки способен адекватно оценивать своё психическое состояние.
С тех пор я был к нему внимателен. Интересовался, как он себя чувствовал, не видел ли глаз в сливе. Володька отвечал, что теперь туда и не смотрит.
А однажды он пошёл в ванную и как начал орать. Я дёргал ручку, спрашивал, что там с ним случилось, просил открыть. Брат всё орал и орал. Моих вопросов словно не слышал.
Только я собирался ломать замок, как дверь открылась. Володька вышел, придерживая ремень, весь зарёванный. Глаза опухшие, красные. В последний раз я видел его плачущим в далёком детстве.
– Посмотри! – Он обвёл пальцем стиральную машинку.
На полу было несколько кровавых клякс, будто накапало с носа. Я внимательно посмотрел на брата, он понял мою мысль и объяснил:
– Это не моя! Это с головы! Я сидел на
