в жизни я… растерялась… Только сейчас я заметила, что весь люд тесно толпится и друг к дружке жмётся, а от красавицы шарахается, образуя свободный круг, где она привольно стоит одна, без всякой охраны…
– Ох, дура ты проклятая, куда подевалась! – закричали за моей спиной, и я, подпрыгнув, обернулась. Старуха Стефания, бойко распихивая локтями народ, неслась в мою сторону. Подскочила, схватила за руку и, сделав страшные глаза, зашептала:
– Свинина ты тупорылая, это же госпожа Катэрина, ты с дуба упала, куда свои свиные лапы тянешь? – и ещё что-то в этом роде, я плохо её слышала. Я переводила взгляд со старухи на эту Катэрину и обратно на старуху. А та причитала и чуть не лбом билась оземь перед этой злой нафуфыренной барыней – прости, мол, госпожа, внучка это моя.
– Внучка, внучка моя, – всё повторяла она и шарилась в сумке через плечо. Наконец достала яблоко, красивое и сочное, осенней спелости, и всучила девке с поклоном:
– Не гневись, ради господа, госпожа Катэрина! – причитала она, и люди с любопытством уставились на новое представление: – Она дурочка, сумасшедшая, не в себе, сама не понимает, куда идёт и чего вытворяет! Не обидься, добрая госпожа, мы люди бедные… – и бабка пустила фальшивую, как золотая монета, слезу. Катэрина взяла яблоко белой рукой и, осмотрев его как что-то ценное, усмехнулась, подбросила в воздух, ловко поймала.
Повернулась ко мне, насмешливо осмотрела с ног до головы:
– А что, не такая и полоумная идея, – задумчиво проговорила она: – Носить мужской костюмчик девушке… неплохо, неплохо, даже дерзко! – она оценивающе склонила голову, будто я товар. Я не спорила, мне лишнее внимание вообще вот не надобно! Пусть поиграется, и я свалю потихонечку на сторону. Жизнь, она ведь завсегда дороже гордости! Я лучше всех знаю, как легко она отнимается!
– И ляжечки такие славные, грех скрывать! – прицокнула она языком. И вдруг вперила в меня ледяные чёрные глаза:
– Вон пошла! – велела она своим низким ведьмачьим голосом взрослой женщины, совсем ей неподходящим. Я открыла рот и стояла, как пенёк, а бабка толкала меня в спину и ругала на чём свет стоит. Обалдевшая, я наконец очнулась и деревянными ногами зашагала прочь.
– Ты курица полоумная, с ума сбрендила! – тащила меня за локоть неожиданно сильная старуха.
– А чего я-то? – только и смогла я выдавить.
– Чего ты? – старуха отпустила мой локоть и в ужасе руками всплеснула: – Ведьма это, Катэрина! Вот не верит никто, а я как сейчас вижу – ведьма! Вот сама посуди – взялась ниоткуда, звать никак – Катэрина да Катэрина, без всякого титула и фамилии, а вся в мехах да золоте, и никто её обидеть не может, даже если попытается! Мужика нет, защитить некому, а живёт и не страдает! Сколько б на неё ни зарились, а нос утрут и поздорову убираются даже распоследние охальники! Вот кто она, если не ведьма?
Я усмехнулась и головой покачала – ну так уж сразу и ведьма! Если женщина одна без мужиков распрекрасно со своей жизнью управляется, так сразу в нечистые силы записывать! В невесты Сатаны, ага, конечно же! Я тогда ведьма та ещё, если в лесу без особых забот днями длинными живу без единого мужского рыла! Но со старухой спорить не стала – не любят они этого, по своей бабулечке помню.
– Молчишь, – утомившись, кивнула бабка. Кажется, приняла за согласие с её дурацкими рассуждениями. Да я, между прочим…
– Началось! – заорал вдруг кто-то прямо в ухо, и народ зашумел, заклокотал, поднялся и бурной рекой хлынул куда-то, увлекая меня в поток. Люд толкался и бранился, ржал и свистел, кто-то хватал меня за зад, пользуясь случаем, но я будто и не я и задница не моя – а вот куда это все они несутся?
– КАЗНЬ, КАЗНЬ! – понеслось радостное, кровавое, хриплое рычание, урчание и улюлюканье, и разорвалось, и полетело клочками по закоулочкам…
– Казнь? – повторила я и застыла, обледеневшая. А ведь я знаю, кого казнят…
– Смерть проклятым упырям! – орала толпа, ржала и визжала. Ноги мои ослабли… Я не хочу, но вдруг побежала. Тело моё отделилось от головы, я уже знаю, знаю… я не хочу. Я буду. Я не хочу. Я увижу. Это они, я знаю. Я не хочу…
– Смерть убийцам! – орала какая-то тварь в бабском платье и махала кулаком. Я взвыла, ударила суку в спину, она упала, я через неё перепрыгнула и побежала так быстро, как только могла, продираясь через орду поганых тварей – куда? Туда, туда, где сейчас увижу неминуемое… Сердце моё колотилось, как припадочный дурачок, я хотела орать и резать толпу свиней направо и налево – пропустите! Отпустите!!!
* * *
Я вырву, вырежу их из лап палачей, вместе с лапами выгрызу и утащу на себе всех пятерых моих…
Но я уже знала, что поздно. Не просто поздно. А адски поздно. Беспросветно. Немыслимо.
На верёвках уже болтались четыре или пять мёртвых снопов, но я знала – это не они. Мучительно вгляделась в сине-багровые лица с распухшими языками. Трудно понять, что это были за хари, будь они живы, но точно не тех, кого я высматривала!
Мои будут позже?..
Я просто не хотела это принять.
Я не хотела слышать, как толпа ахнула и заткнулась, будто кто накинул платок на полчище голов одной огромной твари.
Их заставил заткнуться низкорослый крикун в буром камзоле. Смешной, убогий человечек возопил, требуя тишины, и чинно протопал на середину эшафота и поднял руку.
Одинокая муха звенела в холодном воздухе или это злой бес залетел мне в ухо и пляшет?
Крикун развернул свиток и мерзким, тонким голосом зачастил про грязные, непростительные преступления против бога и людей, про волю короля и прочую требуху, я не вникала. Я не хотела слышать.
Я не хотела видеть, как палач вывел горстку людей, похожих на чучел с этими грубыми, крапивными мешками на головах. Безмозглый смешок сам вырвался из горла, хотя смешно мне совсем не было. Я застыла.
Замерла, как дикий олень в ожидании волка.
Ноги мои будто гвоздями прибили к камням мостовой. Да, ни один гвоздь не пройдёт сквозь камень, но эти гвозди не кузнец ковал… Их выплавили мой страх, моё отчаяние, и мои молчаливые крики: «Габриэль, Габриэль, Габриэль…» Впервые в жизни я молилась, без слов, горестные стенания рвались из моей груди прямо к небесам: «Прошу, умоляю…»
Но нет. И бога нет, и Сатаны. Ни один из них нам ни разу не помог, никто из
