Когда она застегнула рубашку и заправила ее в шорты, ярость и злость исчезли, заползли в свою темную пещеру. В голове вертелась одна мысль: только бы мама не вернулась пораньше. И то, что Джесси полностью одета, уже не будет иметь значения. Случилось что-то плохое и непоправимое… это уже случилось. И это ясно читалось у них на лицах, висело в воздухе – огромное и значимое, как сама жизнь, только гораздо страшнее. Она видела это по лицу отца и знала, что у нее на лице читается то же самое.
– Ты в порядке, Джесси? – тихо спросил он. – Голова не кружится?
– Нет. – Она попыталась улыбнуться, но на этот раз у нее не вышло. Она почувствовала, как горячая слезинка медленно катится по щеке, и виновато смахнула ее рукой.
– Прости меня. – Его голос дрожал, и Джесси испугалась, увидев слезы в его глазах. Становилось все хуже и хуже. – Пожалуйста, прости меня. – Он резко развернулся, шагнул в ванную, схватил с вешалки полотенце и вытер слезы. А Джесси пока напряженно думала.
– Папа?
Он взглянул на нее. Его глаза были сухими, и если бы она не видела его слез, то ни за что бы не подумала, что еще пару секунд назад он плакал.
Вопрос застрял комом в горле, но ей было нужно спросить у него.
Обязательно.
– Мы… мы должны рассказать маме… о том, что было?
Он горько и тяжко вздохнул. Она напряженно ждала ответа. Сердце, казалось, билось где-то в горле. И когда он сказал «Да, по-моему, должны» – оно ухнуло в пятки.
Она, пошатываясь, подошла к нему – ноги стали как будто ватными – и обняла его крепко-крепко.
– Пожалуйста, папа, не надо рассказывать. Я тебя очень прошу, не надо. Пожалуйста, не надо! – Голос сорвался, захлебнулся в плаче, и Джесси вжалась лицом в его голую грудь.
Он тоже обнял ее, на этот раз – по-отечески.
– Мне бы тоже не хотелось рассказывать, – сказал он. – В последнее время у нас с мамой очень натянутые отношения, но ты, наверное, это заметила. А если мы ей расскажем… то получится только хуже. В последнее время она… ну, не особенно ласкова со мной… и то, что случилось сегодня… это как раз потому и случилось. У мужчин есть… Ну, в общем… некоторые потребности. Ты все поймешь, когда станешь взрослой…
– Но если она узнает, то скажет, что это я все всем виновата!
– Нет, я так не думаю, – ответил Том. Его голос был удивленным и задумчивым… но для Джесси он прозвучал так же страшно, как смертный приговор. – Нет. Я уверен… я точно уверен, что она…
Джесси подняла голову и посмотрела на него мокрыми от слез глазами.
– Пожалуйста, папочка! Не рассказывай ей ничего… ну пожалуйста, пожалуйста!
Он чмокнул ее в лоб.
– Но, Джесси, я должен … Мы должны рассказать.
– Почему? Почему, папочка?
– Потому что…
Джесси шевельнулась – цепи наручников звякнули, браслеты гулко брякнули по столбикам кровати. Солнце ярко светило в восточное окно.
– Потому что такие секреты, как правило, все равно раскрываются, – тупо проговорила она, – и если правда всплывет, то будет лучше для нас обоих, чтобы это случилось сейчас, а не через неделю, месяц или год. Даже через десять лет.
Как умело он манипулировал ею. Сначала – извинения, потом – слезы, и наконец – хет-трик[25]: теперь у нее голова болит о его проблемах. «Братец Лис, братец Лис, делай со мной что хочешь! Только не бросай меня в терновый куст![26]» И тогда она поклялась ему, что будет хранить эту тайну вечно, что даже мастера пыток не смогут выудить у нее правду – ни щипцами, ни раскаленным железом.
Она помнила, как обещала ему хранить тайну сквозь поток жарких горячих слез. В конце концов он перестал обреченно качать головой и посмотрел в другой конец комнаты, сощурив глаза и плотно сжав губы. Джесси видела его отражение в зеркале. На это он и рассчитывал.
– Никогда никому не рассказывай, – сказал он после долгой и напряженной паузы, и у Джесси точно гора с плеч свалилась. Его тон был гораздо важнее смысла сказанных слов. Таким тоном он говорил с Джесси часто, что, кстати, всегда выводило Салли из себя. Ладно, сдаюсь, – как бы нехотя соглашался он, – пусть будет по-твоему, хотя это и противоречит моим принципам. Теперь я на твоей стороне.
– Да, – пролепетала она сквозь слезы, – я никогда никому ничего не скажу, папуля.
– Не только матери, а вообще никому и никогда! Это большая ответственность для такой маленькой девочки, милая. А поделиться с кем-нибудь своей тайной – это великое искушение. Например, ты будешь делать уроки вместе с Кэролайн Клайн или Темми Хоу, и кто-нибудь из подруг расскажет тебе свой секрет, и тебе тоже, наверное, захочется рассказать что-нибудь этакое…
– Им?! Никогда-никогда, ни за что!!!
Он понял, что это – не просто слова. Понял все по ее лицу, потому что при одной только мысли о том, что Кэролайн или Темми узнают, что отец трогал ее, Джесси объял неподдельный ужас. Посчитав этот кон выигранным, отец перешел к наиболее важному для него вопросу.
– И сестре тоже ни слова. – Он отстранил Джесси и строго посмотрел ей в глаза. – Вовсе не исключено, что когда-нибудь ты захочешь с ней поговорить…
– Нет, папочка, нет. Я никогда…
Он покачал головой.
– Сначала дослушай, малыш. Я знаю, что вы с Мэдди очень близки, и еще я знаю, что девочкам иногда очень хочется поделиться с кем-нибудь своими самыми сокровенными тайнами. Ты уверена, что сумеешь удержаться и не проговориться Мэдди?
– Да! – Джесси опять расплакалась, так ей хотелось, чтобы он наконец поверил. Конечно, в одном он был прав: кому как не старшей сестре она бы смогла доверить такую ужасную тайну. Но только не в этом случае… ведь Мэдди была близка с мамой, точно так же, как Джесси – с отцом, и если бы Джесси ей рассказала о случившемся на террасе, то Салли бы все узнала еще в тот же вечер. Во всех подробностях. Поэтому Джесси не сомневалась, что с легкостью избежит искушения рассказать все сестре.
– Ты точно уверена? – Он все еще сомневался.
– Да, точно-точно!
Он с сожалением покачал головой, и его упорное недоверие обидело и напугало Джесси.
– По-моему, наш единственный выход – рассказать обо всем маме, малыш. Не убьет же она нас в конце концов.
Джесси прекрасно помнила, как разъярилась мать, когда папуля сказал, что она не поедет со всеми на гору Вашингтон, и в ее голосе тогда сквозила не только злость. Джесси было неприятно об этом думать, но зачем отрицать очевидное, ведь себя не обманешь… В голосе матери была ревность и даже как будто ненависть. Во всяком случае, что-то очень похожее. И на мгновение у нее в голове возник ясный и четкий образ: они с папой, бездомные, скитаются по Америке…
