– Ты точно уверена? – Он все еще сомневался.
– Да, точно-точно!
Он с сожалением покачал головой, и его упорное недоверие обидело и напугало Джесси.
– По-моему, наш единственный выход – рассказать обо всем маме, малыш. Не убьет же она нас в конце концов.
Джесси прекрасно помнила, как разъярилась мать, когда папуля сказал, что она не поедет со всеми на гору Вашингтон, и в ее голосе тогда сквозила не только злость. Джесси было неприятно об этом думать, но зачем отрицать очевидное, ведь себя не обманешь… В голосе матери была ревность и даже как будто ненависть. Во всяком случае, что-то очень похожее. И на мгновение у нее в голове возник ясный и четкий образ: они с папой, бездомные, скитаются по Америке…
…и естественно, спят вместе. Ночью.
И вот тогда что-то словно сломалось внутри. Она разрыдалась, забилась в истерике, умоляла его не рассказывать ничего маме, обещала, что станет послушной, хорошей девочкой, если только он ничего не расскажет. Отец дал ей выплакаться и когда почувствовал, что настал подходящий момент, очень серьезно сказал:
– Знаешь, малыш, ты очень сильная для такой маленькой девочки.
Она взглянула на него – щеки мокры от слез, – и в ее глазах засветилась надежда. Он угрюмо кивнул и вытер ей слезы чистым полотенцем.
– Я никогда не мог тебе отказать, если тебе действительно чего-то хотелось. И сейчас не могу. Давай попробуем сделать по-твоему.
Джесси бросилась ему на шею и принялась осыпать поцелуями его лицо. Где-то в глубине души она сознавала, что он
(не сможет сдержаться )
начнет все сначала. Но ее благодарность затмила всякую осторожность. И ничего страшного не случилось.
– Спасибо, спасибо тебе, папуля. Большое спасибо!
Он опять взял ее за плечи и отстранил от себя, на этот раз – мягко и улыбаясь. Однако во взгляде все равно сквозила грусть. И сейчас, почти тридцать лет спустя, Джесси не сомневалась, что эта грусть не входила в первоначальный сценарий папиной постановки. Печаль была искренней и неподдельной, но вместо того, чтобы что-то поправить, это только ухудшило ситуацию.
– Ну что ж, решено: я молчу, ты молчишь? Хорошо?
– Хорошо!
– И даже между собой мы это больше не обсуждаем. Отныне и во веки веков, аминь. Сейчас мы выйдем из этой комнаты, и сегодня ничего не было, хорошо?
Джесси с готовностью согласилась. Но тут она вспомнила тот странный запах и поняла, что задаст еще один – последний вопрос, прежде чем они «выйдут из этой комнаты».
– И вот еще что. Прости меня, Джесс. Мне очень стыдно. То, что я сделал… это мерзко и отвратительно.
Джесси помнила: говоря эти слова, он смотрел в сторону. Все это время он сознательно доводил ее до истерики – заставлял чувствовать груз вины и внушал страх неотвратимой расплаты. Пока он мучил ее, угрожая разоблачением и добиваясь того, чтобы она уже точно никому ничего не сказала, он смотрел ей прямо в глаза и ни разу не отвел взгляда, а когда извинялся, его взгляд скользил по рисункам, разделявшим комнату. Это воспоминание породило в ней странное чувство: смесь пронзительной грусти и жгучей ярости. Он совершенно спокойно врал ей в лицо, но прятал глаза, когда говорил правду.
Она помнила, как хотела сказать ему, что извиняться не нужно, но все-таки промолчала. Потому что боялась, что если она сейчас скажет хоть слово, он передумает и расскажет все матери. Но самое главное, даже тогда – в десять лет – она понимала, что он должен был перед ней извиниться.
– В последнее время Салли была со мной холодна, что верно, то верно. Но это меня не оправдывает. Даже не представляю, что на меня нашло. – Он рассмеялся, по-прежнему пряча глаза. – Может быть, это затмение виновато? Если да, то слава Богу, что мы больше его не увидим. – Он умолк на мгновение и добавил, словно про себя: – Господи, если мы ей ничего не расскажем, а она как-то узнает сама…
Джесси прижалась к нему и сказала:
– Она не узнает. Я никогда ей не скажу, папуля. – Она помедлила и добавила: – Да и что я могу сказать?
– Правильно, – он улыбнулся, – ведь ничего не было.
– А я… Ведь я не…
Она взглянула на него, надеясь, что он поймет, что она хочет спросить, однако он лишь смотрел на нее, озадаченно подняв брови. Улыбка сменилась озабоченным выражением ожидания.
– Я не беременна? – выпалила она.
Он вздрогнул. На лице появилось странное напряжение, словно он изо всех сил пытался подавить какое-то сильное чувство. Страх или грусть – подумалось ей тогда. И только теперь, спустя столько лет, до нее дошло, какие чувства пытался сдержать отец: взрыв безудержного смеха от облегчения. Наконец он взял себя в руки и поцеловал ее в кончик носа.
– Нет, малышка. Конечно, нет. Мы ведь не делали то, от чего женщины могут забеременеть. Ничего подобного не было. Я просто чуть-чуть повозился с тобой, вот и все.
– Ты меня приласкал. – Джесси прекрасно помнила, что сказала именно эти слова. – Мне было страшно, и ты меня приласкал.
Он улыбнулся:
– Да, вот именно! Ты просто прелесть, малыш. Ну что, все уже решено? Тема закрыта?
Она кивнула.
– Ничего подобного больше не будет… и ты это знаешь, да?
Она снова кивнула, но ее улыбка поблекла. Его слова должны были ее успокоить, и она действительно вроде бы успокоилась, но и испугалась тоже – может быть, потому, что его голос звучал как-то уж слишком угрюмо, а во взгляде читалась какая-то странная грусть. Она помнила, как схватила его руки и сжала что было сил.
– Ты все еще меня любишь, папа? Несмотря ни на что, ты меня любишь? После того, что случилось?
Он кивнул и сказал, что любит, и даже сильнее, чем прежде.
– Тогда обними меня крепко-крепко.
И он обнял ее, но теперь Джесси вспомнила кое-что еще: теперь он больше не прикасался к ней нижней частью тела.
Ни в тот раз, ни потом. Больше уже никогда, – подумала Джесси. – Во всяком случае, я не помню, чтобы такое было. Даже когда я окончила колледж и во второй раз в жизни увидела слезы у него на глазах, он лишь приобнял меня, по-старушечьи отклячив зад, чтобы – не дай Бог – не прикоснуться ко мне промежностью. Бедный, бедный папа. Думаю, что никто из его коллег и деловых партнеров ни разу не видел его таким взволнованным и смущенным, каким его видела я в день затмения. Столько боли и переживаний… и из-за чего? Из-за какого-то сексуального эпизода, который и гроша ломаного не стоил. Господи, что за жизнь. Что за херовая жизнь.
* * *
Она принялась машинально сгибать и разгибать руки, чтобы разогнать кровь. Сейчас примерно около восьми утра. Она прикована к кровати уже почти восемнадцать часов. Из рубрики «невероятно, но факт».
