Люба (вырвав руку). А я не согласна.
Остергаузен. О! Не согласны?!
Люба. Да ты, пожалуйста, меня не пугай! У меня свое состояние, а ты мне до смерти надоел. Пилит, пилит. Этого нельзя, то не принято, графиня да графиня… Чисто гувернантка. Пристаешь хуже этой дуры Уилькс.
Мисс Уилькс (взволнованная). Ах!
Люба. Говори прямо, сколько тебе отступного за развод?
Остергаузен. Графиня, я убедительно прошу…
Люба. Назови меня еще раз графиней, я на весь дом истерику закачу. Скажите, с человеком поговорить нельзя!.. Чего ты предстал передо мной, как тень Макбета?
Остергаузен. Банко, а не Макбета.
Люба. У меня свой характер есть. И ежели мне приятно с человеком поговорить по душе, так это еще ровно ничего не значит. Мне твое карканье-то с утра надоедает, а он тенором говорит. Ему полторы тысячи за выход платят, а я своим состоянием всякого могу осчастливить.
Остергаузен (прикрикнув). Но я муж! Вы это слово понимаете? Я вас в бараний рог согну за такие разговоры. Вы носите мое древнее имя…
Люба (рассвирепев). Меня в бараний рог?! Да я тебя с голоду уморю… Немец ощипанный. Не смей возвращаться в мой дом! Сухарь этакий!
Остергаузен пораженный садится на стул. Входят Эмма Леопольдовна, Чечков и Рыдлов, весело разговаривая.
Эмма Леопольдовна. Вот они где! Мы вас по всему саду ищем, ищем, а они, как новобрачные, сумерничают вдвоем.
Рыдлов. Где же синьор Сакарди?
Люба (обычным тоном, любезно, несколько рассеянно). Я его не видала. Риц, ты не видал Сакарди? Надо попросить его что-нибудь спеть.
Мисс Уилькс (выходя как будто из дверей). Он вас искал проститься. И, должно быть, уехал.
Люба (нажав пуговку электрического звонка). Риц, вели подать нашу карету. Я с Кэтт прощусь и уеду. Дяденька, у меня с вами разговоры есть деловые. Я вас в своей карете довезу.
Чечков. А граф как же?
Люба. Ах, мало ли извозчиков. (Сквозь зубы.) Не велика птица.
Чечков. Зачем же его сиятельству на извозчике. Прошу в моей коляске, граф.
Люба (очень грациозно со всеми прощаясь). До свиданья, прощайте. (Уходит с Чечковым.)
Мисс Уилькс. Граф, завезите меня к Ольге Спиридоновне в общину. Я своим лошадям велела только к десяти быть. (Тихо ему.) Мне надо с вами поговорить.
Остергаузен (шипя). И мне с вами. Вы воспитали фурию.
Мисс Уилькс (улыбаясь). Я сегодня во всем виновата. Но я дам вам добрый совет. До свидания. (Уходит с графом.)
Эмма Леопольдовна. Остужев тоже уехал?
Рыдлов. Нет, курит в саду. Злющий-презлющий.
Эмма Леопольдовна. Отчего?
Рыдлов (глубокомысленно). Очень сложная натура — совсем фин-де-сиекль. Может быть, у него в душе зарождается какой-нибудь замысел.
Эмма Леопольдовна (прищурив глаза). А-а! Ли-те-ра-турный?
Рыдлов. Литературный. Я по себе знаю. Когда я писал «Бездну», я штук сорок сигар в день курил. Я даже жабу схватил от куренья.
Эмма Леопольдовна. Ну, он не схватит! Да что с вами? Вы очень возбуждены. У вас тоже литературный замысел?
Рыдлов. Есть, но это не от него.
Эмма Леопольдовна. А от чего?
Рыдлов. От дяденьки. Вы не знаете, какой он подлец.
Эмма Леопольдовна. Ох, что вы!
Рыдлов. Он стар-стар, а ловко себя сохранил. Вы думаете, я не вижу, как он около вас мурлычет?!
Эмма Леопольдовна (задорно). Немножко дерзко с вашей стороны этому удивляться.
Рыдлов. У него на Поварской одно семейство, а на Земляном валу — другое. У него даже дни распределены так: постные — на Поварской, у немки, — знаете, всегда на скачках будто с папашей сидит в ложе, рыжая, и зовут ее Эклетея Ивановна, а папаша просто для виду. А скоромные дни — у вдовы подпоручика, Варвары Андреевны, трое детей от первого брака.
Эмма Леопольдовна (заливаясь хохотом). А по воскресеньям где он бывает?
Рыдлов. В балете. Самый безнравственный старик. Никаких идеалов, а только что бы где подцепить. По утрам Вольтера читает. А что в Париже выкидывает — ужас! Тип растления нравов.
Эмма Леопольдовна. Да мне-то какое дело до этого?
Рыдлов. Он теперь все к вам присматривается.
Эмма Леопольдовна. Вы полагаете, меня так же легко поместить на… Таганке или на Ордынке для ровного счета?
Рыдлов. Ну, я ему тогда…
Эмма Леопольдовна (насторожив уши). Ого-го! Это что значит?
Рыдлов. Эмма Леопольдовна, в силах ли вы понять человека, который живет двойной жизнью?
Эмма Леопольдовна (с любопытством глядя на него). Я очень понятливая. Распространяйтесь дальше.
Рыдлов. Что ж тут распространяться? Пустите дяденьку побоку. Позвольте я с вами в Биарриц поеду.
Эмма Леопольдовна (улыбаясь). Ах, негодяй! Как вы смеете?
Рыдлов (хватая ее руки). Давно борюсь, Эмма Леопольдовна.
Входит Кэтт и останавливается.
Несчастлив в семейной жизни. Жена меня не понимает, у нее грубая натура. А вы… Знаете, есть индийское предание: две половинки груши ищут одна другую…
Кэтт (с широко раскрытыми глазами от изумления). Постойте, Ларион Денисович, я здесь.
Эмма Леопольдовна (неудержно хохочет). Кэтт, получай… Ха-ха-ха… Свою половину груши. (Целует ее и уходит.)
Кэтт смотрит на смущенного, но бодрящегося Рыдлова и заливается смехом.
Рыдлов (обескураженный). Однако чему же вы смеетесь? Успокойтесь… у вас может сделаться истерика…
Кэтт хохочет.
Мимолетное увлечение, что ж тут особенного? Ах, как это странно, ты все хохочешь… Пойми, в сложных натурах воображение одно, а настоящая любовь — другое…
Кэтт машет руками, не может говорить от смеха. Рыдлов обижен.
Однако что ж тут смешного, когда в тебе должна клокотать ревность?
Кэтт. Уйди! Ради бога уйди… У меня духу не хватит. (Хохочет.)
Рыдлов (сердясь все больше и больше). Однако уж это… черт знает что такое!
Кэтт. А я-то… мучаюсь… а все это… как просто… (Еле переводя дух.) Не обижайся… я над собой…
Рыдлов (окончательно рассердясь). Ну, когда вы успокоитесь, я вам все объясню. (Уходя.) Ни малейшей тонкости. (Уходит и хлопает дверью.)
Остужев (вошел несколько раньше, мрачный). Что это вас так развеселило?
Кэтт. Случалось вам когда-нибудь пугаться?
Остужев (подумав). Нет.
Кэтт. А мне случалось — на даче в саду, ночью. Идешь по аллее, и впереди что-то чернеет громадное, фантастическое… Я в привидения не верю, но боюсь: сердце бьется, дух замирает, сзади точно кто-то гонится… И вот пересилишь себя, бывало, подойдешь — и что же?
Остужев. Куст?
Кэтт. Или водовозная бочка.
Остужев (все мрачный). Мораль?
Кэтт. Не верь своим фантазиям. Знай, что в жизни все гораздо проще, чем в воображении. А главное — сперва вглядись, а потом уж пугайся.
Остужев (несколько удивленный). Какая вы разговорчивая сегодня.
Кэтт. Подойдите ближе и сядьте тут.
Остужев. Если это привилегия доброй дружбы — я отказываюсь наотрез.
Кэтт. От дружбы?
Остужев. Представьте — осмеливаюсь. Или вы полагаете, за каждую подачку я должен вертеть хвостом и визжать от радости, как легавая собака?
Кэтт. Дайте мне посмотреть на вас. Я никогда на это не решалась, разве украдкой. Может быть, и вы окажетесь…
Остужев (со страхом). Водовозной бочкой?
Кэтт. Чем-нибудь в этом роде.
Остужев. Екатерина Вадимовна, мне не до шуток, не до игры в слова. Я вас люблю, слышите вы? Неужели вы, ни по вашей ледяной натуре, ни по всему, что в вас с таким старанием воспитывала ваша maman, не можете этого понять? Я вас безумно люблю. Вы скажете — поздно, я вам отвечу — зато сильно. Вот я теперь гляжу на вас и слов не нахожу… Я вижу ваши глаза, слышу ваш голос… И в этом голосе, в этом взгляде мне чуется что-то новое, что-то такое… о чем я во сне грезить не смел… Кэтт… Кэтт… что случилось? Скажите мне…
Кэтт. Что же могло случиться с «ледяной» натурой? С воспитанницей мисс Уилькс! Я не понимаю любви, не правда ли? Ее понимают только те мужчины, которые любят каждый день… как каждый день обедают… Любят сегодня все, что интереснее вчерашнего?.. И никогда не могут любить того, что надо любить долго? Или те женщины, которые идут на все уступки, лишь бы только их любили?
Остужев. А… как же… вы… вы… как понимаете?..
Кэтт (смутясь). Нет, я этого рассказывать не могу, мне кажется, если бы я полюбила, я бы и отдала любимому человеку все, что есть во мне… и сама бы взяла себе все, что…
Остужев (схватывая ее руки). Бери, требуй, повелевай…
Кэтт (стараясь прийти в себя, глядит на него взволнованным, любящим взглядом). Но что же… Что можно сделать? Теперь? Ведь я чужая жена… Ведь, кроме мужа… мой отец… моя мать… сколько еще людей… мне близких… Ведь это позор…
