«Она, должно быть, очень добрая», — подумал он.
Сразу после завтрака, попрощавшись, Куницкий засеменил к поджидавшему его автомобилю.
Кася велела приготовить бильярд, и все трое перешли в бильярдную.
Урок начался с того, что Дызма показал, как надо держать кий. Затем он объяснил, как следует бить по шару.
Кася быстро все усвоила: у нее были точная рука и верный глаз. Дызма заявил:
— Вы будете хорошо играть, надо только практиковаться.
— Значит, Кася — понятливая ученица? — спросила Нина.
— Для первого раза — прекрасно.
— А что труднее всего в бильярде? — спросила Кася.
— Карамболь.
— Покажите, пожалуйста.
Дызма расставил шары.
— Смотрите, — сказал он, — теперь я так ударю свой шар, что он ударится о два других.
— Но ведь это невозможно: они стоят не на одной линии.
— Именно, — улыбнулся Никодим, довольный произведенным эффектом. — Весь секрет карамболя заключается в том, что мой шар, ударяясь в разных местах о борт, будет менять направление. Вот карамболь.
Он слегка ударил по шару, и карамболь, к изумлению дам, удался на славу.
— Это же геометрия, — удивилась Нина.
— Я до такой ловкости не дойду, — заметила Кася.
— Может, и вы попробуете? — обратился Дызма к Нине.
— О, у меня ничего не выйдет, — ответила та, но все же взяла кий.
Она не знала, как положить левую руку, чтобы сделать из нее подпорку, и Дызма стал объяснять. Прикоснувшись к ее руке, он обнаружил, что кожа у Нины гладкая и нежная. Ему пришло на ум, что эти руки, наверно, никакой работы не делали…
«Что за счастье, — подумал он, — быть такой богатой: только пальцем шевельни — всё за тебя сделают…»
— Ну, что же, пан Дызма, — заговорила Нина, — видно, вы не хотите учить меня?
— Прошу прощения. Я так просто… задумался.
— Интересно, над чем?
— Да так… коснулся вашей руки и подумал: такие нежные руки не знают работы.
Нина покраснела.
— Вы правы. Мне давно стыдно. Не хватает силы воли, чтобы взяться за какую-нибудь работу. А может, потому бездельничаю, что обстоятельства так складываются.
— Конечно, зачем работать, когда у человека столько денег, — без всякой задней мысли сказал Дызма.
Нина закусила губу и опустила глаза.
— Вы строгий судья, но, признаюсь, я заслужила…
Значения ее слов Дызма так и не понял и принялся лихорадочно соображать, в чем дело.
— Пан Дызма — сама откровенность. Все, что думает, он говорит прямо в глаза, — заявила Кася.
— Редкое достоинство, — отозвалась Нина.
— Признаться, это не всегда приятно для окружающих.
— Зато полезно. Мне в сто раз приятней голая правда, чем фальшивые комплименты…
— По-моему, комплименты и пан Дызма — понятия несовместимые. Скажите, — обратилась к Никодиму Кася, — говорили вы когда-нибудь дамам комплименты?
— Конечно. Если я вижу красивую женщину, я могу ей что-нибудь такое сказать.
— И только? Ну, а мне, например, что бы вы сказали?
— Вам?.. Гм… — Дызма в раздумье почесал массивный подбородок.
Кася расхохоталась.
— Видишь, Нина, с каким трудом пану Дызме даются комплименты. Прошу вас, скажите что-нибудь обо мне. Если не можете с похвалой отозваться о целом, найдите частность…
На ее смуглых, подернутых легким пушком щеках выступил румянец, и Никодим подумал, что Кася очень привлекательна. И все же она была какая-то непонятная: в пристальном взгляде устремленных на Нину светло-карих глаз появлялось временами хищное и странное выражение.
— У вас красивые уши.
— О!.. — удивилась Кася. — Вот не думала, что от вас это услышу. Сам маэстро Бергано прошлой зимой на Ривьере удостоил меня такого же комплимента.
«Кто этот Бергано? Я влип», — пронеслось в голове у Никодима. Он поспешил заявить:
— В живописи не разбираюсь. Никогда этим не интересовался.
— Однако это вам не мешает, — любезно возразила Нина, — обладать таким же тонким вкусом, как великие мастера.
Кася положила кий и заявила, что на сегодня с нее хватит бильярда.
— Пойду, переоденусь. Вы не хотите вместе со мной прокатиться верхом?
— Большое спасибо, у меня еще много дел, — ответил Никодим.
— Тогда еду одна. До вечера, Ниночка… — Кася обняла Нину за шею и поцеловала в губы.
Оставшись с Ниной наедине, Дызма заметил:
— Она любит вас не как мачеху…
Нина отвернулась и подошла к окну.
— Мы любим друг друга как сестры.
— Вероятно, разница в возрасте между вами очень маленькая. Я сам принял вас сперва за сестер. Но вы совсем разные.
— Да, — подтвердила Нина, — и по характеру и по взглядам мы непохожи.
— И все-таки любите друг друга.
Нина ничего не ответила, и Дызма, не зная, как еще поддержать разговор, решил, что пора откланяться.
— Я пойду. До свиданья.
Нина кивнула в ответ и спросила:
— Вам больше ничего не нужно?
— Нет, благодарю вас.
— Прошу вас — не стесняйтесь, давайте распоряжения прислуге…
— Спасибо…
Дызма поклонился и вышел. И пока он шел, тяжело ступая, по анфиладе комнат, Нина все глядела ему вслед — на его багровую шею, на неуклюжую квадратную спину.
«Вот так выглядит сильный человек, — думала она. — Странно. И все же… Ах, неисправимая мечтательница!..» — рассмеялась Нина, сплела руки и потянулась всем телом.
Дызма опять принялся штудировать материалы Куницкого, но дело шло хуже, чем ночью. Никак было не разобраться в этом лесе цифр.
— Ах ты дьявол! — выругался Никодим. — Видно, я глуп как пробка.
Дызме вспомнилась гимназия. Там по крайней мере, если не поймешь, можно зазубрить. Правда, работа каторжная, но выход есть. Наконец, если не зазубришь, всегда можно прикинуться больным и не пойти на уроки… А тут нет никакого спасения, никакого… Потому что зазубрить нельзя, а заболеть…
Вдруг Никодим задумался:
«А если заболеть?»
Чем это поможет?
«Во всяком случае, можно оттянуть увольнение на несколько дней… даже на несколько недель…»
Идея! Блестящая идея! Тем временем, может быть, что-то изменится…
«Да… — решил Никодим. — Что тут долго думать? С завтрашнего утра заболею и — точка!»
Он принялся размышлять, какую болезнь выбрать. Заразная не годится: могут отправить в больницу. Желудок — тоже не подходит: не дадут есть.
«А что, если ревматизм?»
Дызма даже обрадовался:
«Лучше всего, пусть хоть врача зовут, даже тот не разберется».
Когда явился лакей просить его к обеду, у Дызмы созрел уже план: тяжелый приступ ревматизма в правой руке и правой ноге. Сегодня за ужином он начнет жаловаться на боль, а завтра и вовсе не встанет с кровати. Он был так доволен своей выдумкой, что пришел в отличное расположение духа.
За столом все были настроены весело. Видно, отсутствие хозяина благотворно влияло на дам. Разговор шел об отъезде Каси в Швейцарию, где она собиралась изучать медицину.
— Думаете после университета заняться практикой? — спросил Дызма.
— Разумеется.
— Будем твоими пациентами, — рассмеялась Нина.
— Ты-то будешь, — заметила Кася, — а вот пан Дызма…
— Вы безжалостны. А если я заболею и вблизи не будет врача?
— Вы неверно меня поняли. Я буду врачом по женским болезням.
— Ах, так? Жаль. Я страдаю ревматизмом, а это скорее мужская болезнь.
— Как сказать… — заметила Нина. — Все зависит от причины болезни.
— Последствия войны, — отозвался Никодим.
— Вы были офицером?
— Нет, рядовым.
— Это прекрасно. Много выдающихся людей сражалось тогда в серых солдатских мундирах.
— Мундиры были зеленые, — со знанием дела попрания Дызма.
— Конечно, цвет надежды — вы это тонко подметили. Вы были ранены?
— Нет. Единственная память о войне — ревматизм.
— Ну и, наверно, ордена?
Никодим не получал орденов, но тут же солгал:
— «Virtuti Militari»,[2] ну и, кроме того, повышение. Чуть не сделался генералом.
— Как это?
— Меня произвели в унтер-офицеры, и я, наверно, дошел бы до генеральского чина, если б не кончилась война.
— Вижу, однако, у вас о ней приятные воспоминания.
— Это было лучшее время моей жизни, — сказал Никодим откровенно.
— Понимаю. Хотя я женщина и не могу чувствовать себя счастливой среди умирающих и раненых, но легко себе представляю, что для настоящего мужчины война — это атмосфера, в которой пробуждаются подлинно мужские инстинкты. Дух товарищества, борьба…
Дызма улыбнулся. Он вспомнил казармы телеграфного батальона, курятник, который держал один из сержантов, горячий кофе, безделье сытых будней.
— Да, становишься диким зверем, — подтвердил он.
— Моя дорогая, — сказала Нина, обращаясь к Касе и как бы возобновляя прерванный разговор, — все-таки ты должна согласиться: в этом есть свое очарование, которое сильно действует, в особенности на нас, на женщин.
