Кася пожала плечами:
— Не на всех.
— Все женщины, — сказал Никодим, — предпочитают грубую силу слюнтяйству.
— Не рекламируйте себя, — рассмеялась Нина.
Поболтали еще немного, и Дызма отправился в свои комнаты. Он не забыл, что его ждет встреча в парке с этим полусумасшедшим графом, который с такой охотой выбалтывает тайны здешних хозяев.
Удостоверившись, что его никто не видит, Никодим вышел на террасу и зашагал по аллее, которая, по его расчетам, вела к каменной скамейке под старой липой.
Однако отыскать скамейку ему не удалось, и он уже стал терять надежду повидаться с Понимирским, как вдруг услыхал вблизи лай.
— Есть! — обрадовался Никодим.
И впрямь, неподалеку, около развесистого каштана, прыгала, неистово лая, неуклюжая собачонка. Дызма поднял голову и изумился: на развилке ствола сидел молодой граф.
— А, это вы! — закричал тот сверху. — Прекрасно!
Понимирский легко спрыгнул на землю, кивнул Дызме.
— Рассказывали про меня Кунику? — спросил он, подозрительно глядя на Никодима.
— Боже сохрани! Впрочем, его и дома-то нет.
— Это хорошо. Вас удивило, что я сидел на дереве?
— Нет, почему же…
— Это, видите ли, атавизм. Порой в человеке пробуждается непреодолимая потребность вернуться к первобытному состоянию. Вы не замечали этого, пан… Как ваша фамилия?
— Дызма.
— Ага, Дызма. Глупая фамилия. А имя?
— Никодим.
— Странно, вы непохожи на Никодима. Впрочем, это неважно. Мой Брут тоже непохож на Брута, а я — на Жоржа. Так вы говорите, этот мерзавец уехал?
— На один день.
— Верно, какую-нибудь новую аферу готовит. Вызнаете, что он отнял у нас Коборово?
— Нет, ничего не слышал.
— Куник, заметьте, занимался ростовщичеством. А так как мой отец потратил уйму денег, да к тому ж еще и война подорвала наши финансы, то Куник без труда запутал дела и уговорил в конце концов отца на фиктивную продажу Коборова.
— На фиктивную? Это значит ненастоящую?
— Не знаю, я в этом не разбираюсь. Довольно и того, что он совершил какое-то крупное мошенничество и присвоил себе имение. Ничего. Засадят его еще в тюрьму.
— Ну хорошо, — осторожно начал Дызма, — почему же в таком случае ваша сестра вышла замуж за Куниц… за Куника?
— Из любви к отцу. Отец не перенес бы, если б нам пришлось покинуть Коборово, а прохвост Куник, почуяв это, предложил отцу сделку: если Нина выйдет за него замуж, он запишет Коборово на ее имя. Таким образом, наше родовое гнездо останется в руках Понимирских. Сестра пожертвовала собой и теперь расплачивается за это, потому что через год после свадьбы отец и так умер, а этот мерзавец выудил у Нины какие-то векселя на огромную сумму и доверенность. Вот почему сестра не может и пальцем шевельнуть в собственном имении: негодяй Куник здесь полный хозяин.
— А как относится к этому его дочь?
— Каська? Обезьяна. Но ненавидит Куника; говорят, он издевался над ее матерью.
— Она умерла?
— Кто?
— Первая жена пана Куника.
— Какого пана? — взъерошился Понимирский. — Плебея, мерзавца, не пана. Пан — это я! Понятно?
— Понятно, — поспешно согласился Дызма. — Значит, умерла?
— Во-первых, не мое дело, во-вторых, умерла давно. Дайте папиросу.
Понимирский закурил и, пуская ровненькие колечки дыма, задумался… Дызма заметил, что Понимирский сегодня гораздо спокойнее, И потому рискнул спросить:
— Отчего же вас удалили из дома? Понимирский ничего не ответил и долгое время смотрел Дызме в глаза. Наконец наклонился и прошептал:
— Пожалуй, вы мне пригодитесь…
— Я? — удивился Никодим.
— Ти-и-хо! — Граф стал озираться по сторонам. — Кажется, нас кто-то подслушивает.
— Тут никого нет.
— Тсс! Брут! Ищи шпиона, ищи!
Собака смотрела в растерянности на хозяина и не двигалась с места.
— Глупая скотина! — пришел в раздражение граф. — Пшел вон!
Он встал и на цыпочках обошел кусты. Усевшись на скамью, поучительно заметил:
— Осторожность не помешает.
— Вы сказали, я буду вам нужен… — начал Дызма.
— Да, Я использую вас в качестве орудия. Но вы обещаете мне абсолютное послушание. Никому ни звука. Прежде всего вы едете в Варшаву к моей тетке, пани Пшеленской. Это очень глупая и очень уважаемая особа Вы уже, верно, заметили: уважаемые особы чаще всего глупы…
— Действительно…
У Понимирского в иронической гримасе искривилось лицо. Он добавил:
— Вы исключение из этого правила, ибо хоть вы и глупы, но уважения к себе не внушаете. Но это пустяк. Нас ждет кое-что поважнее. Так вот: у тетки Пшеленской огромные связи, и она ненавидит Куника. Поэтому она поможет вам в моем деле.
— В каком деле?
— Молчать, черт возьми, когда я говорю! Куник объявил меня сумасшедшим. Меня! Понимаете? И добился права опеки надо мной. Так вот, дело заключается в том, чтобы тетка поставила на ноги всех… уж не знаю, кого точно… но надо устроить консилиум, который установит, что я здоров. Понимаете?
— Понимаю.
— Я напишу письмо тетке, представлю вас как своего коллегу, хотя у вас вид сапожника. Но тетка только и мечтает насолить Кунику, поэтому поверит. Тетке скажете, что надо мной издеваются, что меня лишили свободы, перехватывают мои письма. Опишете все в самых мрачных красках…
— Хорошо, но…
— Тихо! Хотите знать, что получите за это? Так вот знайте: за это я удостою вас своей дружбы и пожизненной ренты. Хватит? Я сейчас напишу письмо. Перед отъездом в Варшаву зайдите за ним и за подробными инструкциями. Если на меня донесете, знайте: убью как собаку! До свидания.
Он свистнул пинчера и, прыгнув через кусты, исчез.
«Сумасшедший, ясно как день, — мысленно решил Дызма. — И все же в рассказе графа должна быть какая-то доля истины. Куницкий говорил, что купил Коборово. Отношение жены и дочки к нему враждебные. Разумеется, нет смысла возиться с этим психом и его планами, но не мешает и задуматься: нельзя ли из всей этой неразберихи извлечь для себя выгоду?..»
Пока что он не видел никаких перспектив, но чувствовал, что проникнуть в чужую тайну никогда не помешает, особенно в его положении.
«Во всяком случае, надо выяснить, правду ли говорит этот сумасшедший».
Дызме пришло в голову, что если обвинения Понимирского — правда, значит он может грозить Куницкому разоблачением. Дызма брел в раздумье по парку и у самого дома наткнулся на лакея. Тот сообщил ему, что хозяин прислал машину домой, но сам не вернулся, потому что дела задержали его еще на день.
Эта новость обрадовала Дызму. Еще сутки счастливого отдыха! Однако с ревматизмом он решил не затягивать. Будет гораздо лучше, если болезнь схватит его за день до делового свидания с Куницким.
Поэтому за ужином Никодим принялся немилосердно корчиться, якобы от боли, хватаясь то за плечо, то за колено. Обе женщины, особенно Нина, с участием расспрашивали его о недуге. Когда Дызма заявил, что у него ревматизм, обе единодушно подтвердили, что сырой коборовский климат способствует приступам этой болезни. Нина даже стала извиняться, что не предупредила его заранее.
С последним глотком компота боль стала невыносимой. Дызма попросил прощения у дам и отправился в свою комнату. Нина велела лакею проводить его, а сама пошла в домашнюю аптеку за лекарством.
Дызма был доволен собой. Сцена удалась на славу. Об этом говорила озабоченная физиономия лакея, который помог ему раздеться, лечь в постель и вскоре принес лекарства.
Через четверть часа раздался стук в дверь.
— Войдите, — ответил Дызма и услыхал голос Нины:
— Как вы себя чувствуете?
— Неважно.
— Не надо ли вам чего?
— Нет, благодарю вас.
— Спокойной ночи. Надеюсь, завтра вам станет лучше.
— Спокойной ночи.
Наступила тишина. Ужин был обильный, и Дызму стало клонить ко сну.
«Эта Нина — симпатичная бабенка, — подумал он засыпая, — графиня…»
Коборовский климат фатально действовал на ревматизм Никодима Дызмы. К утру выяснилось, что он целую ночь не сомкнул глаз, что боли усилились. С таким докладом пришла к пани Нине горничная. Она вернулась к Дызме с новым ассортиментом лекарств и с вопросом от хозяйки, не угодно ли Никодиму книг для чтения.
Дызме не хотелось читать, и он, не желая прослыть невеждой, заявил горничной, что ему трудно будет держать книгу в руках.
Эффект оказался самым неожиданным. За дверью послышался голос Нины:
— Добрый день, пан Дызма. Меня огорчает, что вам не лучше. Не послать ли за доктором?
— Нет, не надо, — решительно ответил Никодим.
— Вам, наверно, скучно. А что, если вам почитать вслух?
— Да ведь некому.
Последовало молчание. Затем Нина спросила:
— Можно к вам войти?
— Пожалуйста.
