— Сумасшедший, — громко сказал Дызма, когда они скрылись за поворотом. — Наверняка сумасшедший. Ну и наговорил же он всего!.. У богатых господ всегда за душой какое-нибудь свинство… Может, он и правду сказал… Черт возьми… Куник! Уверяет, что негодяй… А мне-то какое дело?..
Никодим махнул рукой и закурил. Издали донесся глубокий басовитый раскат гонга. Ужин. Встав со скамьи, он направился к дому.
За столом бесшумно прислуживал чопорный лакей. Ужин состоял из нескольких перемен. Настроение было лучше, чем за завтраком. Куницкий — а может быть, Ку-ник — меньше интересовался делами и Дызмой, теперь он осыпал своим словесным фейерверком жену и дочь, расспрашивая их о покупках.
Пани Нина отвечала любезно, но холодно, а Кася только изредка бурчала в ответ «нет» или «да» и большинство заданных ей вопросов обходила молчанием. После странного разговора с Понимирским Никодим никак не мог взять в толк, чем может быть вызвано это граничащее с наглостью пренебрежение дочери к Куницкому. Он искал пути — как ему разобраться в этих непонятных для него семейных отношениях, но так ничего и не мог придумать.
После ужина Куницкий предложил погулять. Кася пожала плечами, а Нина ответила:
— Что ж, с удовольствием.
Постукивая массивной тростью и попыхивая сигарой, Куницкий вместе с Ниной шел впереди. Они направились в ту часть парка, где Дызма еще не бывал. Здесь не было развесистых деревьев, преобладали газоны и клумбы, и только изредка на фоне темнеющего неба рисовались отдельные живописные купы.
Никодим по необходимости остался в обществе Каси. Они шли молча. В парке стояла ничем не возмутимая тишина, и только временами до них долетали обрывки разговора, который Куницкий и Нина вели вполголоса. Их фигуры производили комическое впечатление: маленький, размахивающий руками старичок семенил рядом с высокой, стройной молодой женщиной, которая неторопливо шагала по аллее.
— Играете в теннис? — спросила Кася.
— Я? Нет. Не умею.
— Странно.
— Почему?
— Потому что теперь все мужчины умеют.
— У меня не было времени научиться этой игре. Играю только на бильярде.
— Да? Это интересно. Расскажите… Простите, — вдруг бросила Кася и побежала к клумбе.
Дызма остановился, не зная, что делать, но Кася вскоре вернулась с цветами табака. Они испускали уже пряный аромат. Кася поднесла их к лицу Никодима. Тот, думая, что цветы предназначены ему, покраснел и протянул руку.
— О нет, это не для вас. Понюхайте. Очаровательно, не правда ли?
— Конечно, пахнут хорошо, — подхватил Никодим в смущении.
— А вы много мните о себе!
— Я? Почему? — искренне удивился он.
— Сразу вообразили, что эти цветы для вас. Видно, частенько получаете цветы от женщин?
Дызма, который ни от одной женщины цветов не получал, на всякий случай ответил:
— Бывает.
— Вероятно, в столичном бомонде у вас репутация сильного человека?
— У меня?
— Отец говорил. Впрочем, вы действительно похожи на… Так вы играете на бильярде?
— С детства, — ответил Дызма, вспомнив маленькую прокуренную бильярдную в кондитерской Аронсона в Лыскове.
— У нас дома тоже есть бильярд, но играть никто не умеет. Я с удовольствием поучусь, если вы найдете немного времени…
— Вы? — удивился Дызма. — Никогда не видел, чтоб женщина играла на бильярде, ведь это мужская игра.
— Я как раз люблю мужские игры. Так научите?
— С удовольствием.
— Можем начать хоть сейчас.
— Нет, — возразил Дызма, — сегодня у меня много работы. Надо разобраться в конторских книгах, в счетах.
— Гм… Вы не слишком вежливы. Но это в вашем характере.
— Это хорошо или плохо? — рискнул спросить Никодим.
— Что? — холодно отозвалась Кася.
— То, что у меня такой характер?
— Знаете… Буду откровенна. Я люблю иметь дело с людьми, которые что-то из себя представляют — при условии, чтобы они не походили на папу. Но наперед хотела бы определить, гм… выяснить… Вы не рассердитесь за откровенность?
— Боже сохрани!
— Впрочем, это не мое дело.
— Не понимаю.
— Вы любите ставить точки над «и»?
— Что?
— Я вижу, вы тоже любите ясность. Очень хорошо. Так вот: если я буду выказывать к вам расположение, тоне заходите слишком далеко в своих умозаключениях. Другими словами, цветов от меня не ждите.
Наконец он понял, к чему она клонила, и рассмеялся.
— Я на это совсем не рассчитывал.
— И отлично. Лучше всего начистоту.
Он почему-то почувствовал себя задетым и, почти не думая, сказал:
— Вы правы, поэтому отплачу вам откровенностью: вы тоже не в моем вкусе.
— Да? Тем лучше, — отпарировала Кася, немного опешив от неожиданности. — Такой обмен мнениями облегчает нам изучение бильярдной игры.
Куницкие повернули и присоединились к ним. Кася взяла Нину под руку и подала ей цветы:
— Это для тебя, Нина, ведь ты любишь табак?.. Куницкий поглядел на Касю, и Дызма, несмотря на темноту, уловил в этом взгляде нескрываемую злобу.
— Зачем эти демонстрации? — прошипел старик, еще больше шепелявя с досады.
На лице Нины отразилось смущение, она тихо сказала:
— Жаль, что ты их сорвала. Жизнь цветов и так коротка.
Расстались в вестибюле, пожелав друг другу спокойной ночи. Дызма, однако, и не помышлял о сне. Он решил во что бы то ни стало разобраться в хозяйственных делах Куницкого. Это было сложно: частокол цифр, множество непонятных, враждебных слов, которых он или не знал, или не мог постичь до конца их таинственного смысла. Дисконт, полуфабрикат, охранительная пошлина, вторичное страхование, компенсация, тенденция, игра на повышение, эквивалент — па лбу у Дызмы выступили капли нота.
Он стал читать вслух, но и это не помогло. Смысл произносимых фраз ускользал от его сознания, становился нереальным, неуловимым. Выскочив из-за стола и забегав по комнате, Никодим разразился проклятиями и принялся бить себя кулаками по голове.
— Я должен, — повторял он упорно, — должен понять это, иначе пропаду.
Снова начинал он читать и снова вскакивал.
— Нет, все напрасно. Башка лопнет — и то не пойму. Он отправился в ванную и, отвернув кран с холодной водой, подставил голову под освежающую струю. Простоял так несколько минут, все время думая:
«Поможет или не поможет?..»
Не помогло. Всю ночь он провел над бумагами, и единственным результатом его стараний была сильная головная боль. У него сложилось некоторое представление о коборовском хозяйстве, но лишь самое поверхностное, и этого было мало не только для ведения дел, но даже для разговора с Куницким.
«Как быть?»
Никодим думал долго и решил без боя не сдаваться.
«Протянуть подольше, а там, может быть, придет откуда-нибудь спасение».
Был уже девятый час, когда Куницкий, зайдя к Дызме, застал его за письменным столом, заваленным книгами и бумагами.
— Дорогой пан Никодим, — закричал он с притворным возмущением, — что вы делаете! Да ведь вы совсем не спали! Трудолюбие трудолюбием, а здоровье прежде всего.
— Ничего со мной не будет, — буркнул Дызма. — Раз уж начал, доведу до конца.
— Ишь упрямец… Ну и как?
— Да никак.
— Не правда ли, дорогой пан Никодим, дела в образцовом порядке? Ясно, систематично, кратко…
У Дызмы застряло в глотке проклятие.
— Действительно, все в образцовом порядке, — выдавил он из себя…
— Что? Правда? Я сам все делаю. Я знаю каждое колесико в этом механизме как свои пять пальцев, вот почему у меня полная уверенность, что никто из служащих меня не надует. Ну, а теперь все-таки оставьте работу. Сейчас подадут завтрак. У вас достаточно времени, сегодня мы с вами никуда не поедем. На бумажной фабрике у меня заседание строительной комиссии, потом я еду осмотреть лес в Котилувке.
Когда они вошли в столовую, дамы их уже ожидали.
— Какой вы бледный!.. — заметила пани Нина.
— Голова немного болит.
— Вы только вообразите, — затараторил Куницкий, — пан Никодим глаз не сомкнул. Всю ночь напролет просидел над книгами.
— Может быть, примете порошок от головной боли? — спросила Нина.
— Стоит ли…
Примите, вам легче будет.
Она велела лакею принести коробку с порошками, и Дызме пришлось проглотить лекарство.
— Знаете, Нина, — проговорила Кася, — пан Дызма будет учить меня играть на бильярде.
— А вы хорошо играете?
— Средне, — ответил Никодим. — Когда-то играл хорошо.
— Может, начнем сразу после завтрака? — предложила Кася.
— Я буду на вас смотреть, — добавила Нина.
— Хо-хо, — засмеялся Куницкий, — боюсь, как бы вы не захотели навсегда отнять у меня пана Никодима.
— Муж вас ревнует, — улыбнулась Нина. И Дызме показалось, что она смотрит на него с симпатией.
