Стоп. А может быть, это говорили даже не обо мне? Может тэйвонтуэ и была той несчастной, "с по-детски непоколебимой надеждой бросившаяся навстречу" мне, а я ее взяла и приложила? Ку-ку… И бедная сумасшедшая девочка тэйвонтуэ ту-ту… Как? Хороша? Но что-то помешало мне принять эту версию. Арбалетные стрелы как-то не вязались с детской надеждой.
Вечно этот противный интеллект все нарушит!
И тут совершенно здравая мысль, как мне показалось, поразила меня. Я аж распрямилась от радости. Может, ничего этого не было?! Может, все это был бред сумасшедшей? А есть откуда-то сбежавшая несчастная девочка, которая все еще бредит, бедная, съежившаяся под ветром, вымазюканная в грязи, как слепой котенок трогательно тыкается во все, не в силах даже сообразить кто она…
Я даже приободрилась от этой мысли, автоматически оправив форму и выскочивший при падении кинжал. Мелькнула мысль, что надо будет потренироваться вынимать оружие и привыкнуть к немного странному расположению гнезд метательных ножей.
Не привыкнув откладывать исполнение своих приказов в долгий ящик, иначе я уже давно бы уже отправилась прямиком к боссу, я принялась тренироваться прямо на ходу. Короткими, четкими движениями вгоняя клинки в находившееся на моем пути деревья, бросая прямо из формы одним движением руки, без специального замаха.
Чеканная молниеносность мгновенно сменяющихся поз, словно я двигалась короткими невидимыми рывками, фиксируя только конечное положение окончания броска, согрели меня. Я вошла в ритм, словно в танец позиций, и минут двадцать, двигаясь вперед и вырывая из деревьев ножи такими же невидимыми движениями, тренировала себя, привыкая к одежде и расположению чужого оружия, учась вкладывать и доставать его совершенно бессознательно. Нужно было добиться нормального состояния, когда ты просто бросаешь, абсолютно не задумываясь, где оно у тебя лежит просто при простом осознании цели. Все остальное — выемка клинка из гнезда формы, то, где это гнездо находится, просто не должно для меня существовать. Я ведь даже не отдаю себе приказов.
Это нонсенс. Я просто вижу конкретное решение ситуации, и это значит, что я уже нанесла удар. И враг мертв… Все остальное словно свернулось внутри. Я не думаю, когда кушаю — я ем.
Даже читая книгу и механически беря ягоды из вазочки, мы ведь не рассуждаем, когда ягоды кушаем. Просто увидел, взял и съел. И точка… Это чувство вне сознания внутри, достаточно увидеть вазочку… А кто много рассуждает, тот голоден.
Училась я быстро, и скоро форма села на мне как своя. Своя вторая кожа, естественно. Оружие стало просто моим телом, продолжением моего тела и сознания, которым я пользовалась совершенно бессознательно, как руками. Какая в сущности разница — пронизывают ли нервы в принципе такую же глупую и тупую клеточную плоть, или же сознание охватывает это явление и предмет, вместив его в себя — и там и там работают те же мускулы. Просто сложные приемы и схемы поведения стали как бы моими нервами и органами, свернувшись в сознании. Как всегда бывает с навыками сознания — они становятся нашим телом. На которое оно опирается в своем бытии. Это тело может быть совершенно бесконечным. У меня.
Наконец, я пошла к тому дереву в стороне, где остался мой последний клинок. Я положила руку на чудесную рукоятку профессионального клинка. Вогнанный по самую рукоятку броском без замаха точно в той точке, куда я наметила с двадцати метров, он являл собой чудо оружейного искусства. Аж сердце затрепетало. Хотя я в совершенстве разглядела его за то крошечное время, когда бросала, сейчас я просто им залюбовалась. Интересно, где она его достала. В
Аэне? А почему на нем выгравировано ее собственное имя — Нира? Собственный мастер тэйвонту?
И тут до меня дошло. Клинок! Форма! Нира!
Значит… Значит… Не было никакого бреда! Не было беззащитной, кроткой девушки.
Почему-то это ударило меня так, что я чуть снова не поплыла, заледенев душой.
Минуты три я тупо смотрела на эту рукоятку и чуть не заревела в слух — моя душа была разбита! Я никто! Я не хорошая девочка!
Успокоиться я не смогла. Неудивительно. Наверно сказалась усталость последних часов. Нервы мои были как расстроенная гитара. Способная на свои собственные действия и звучащая от каждого звука. Обида на весь мир захватила меня. Меня обманули, так обманули! (Почему-то в этом сладком состоянии я совершенно забыла, что обманула сама себя). Горю моему не было предела. Словно маленькая девочка, которую поманили пряником, а потом отобрали, я отчаянно заревела.
Содрав с себя ненавистную форму, я утопила ее в реке с клинками в качестве грузила, будто избавившись от нее я могла избавиться от себя и вернуть себя к детскому состоянию. Совершенно автоматически отметив ориентиры при этом, так что смогла бы воспользоваться в случае нужды в любой момент. Но это я не заметила.
Я вошла в ледяную, стылую осеннюю воду и добросовестно вымылась от грязи, продолжая плакать. Прежде всего голову, почему-то не обращая внимания на холод. Будто такие разницы температур были ничто для моего закаленного железного тела. Я драяла себя и ревела, размазывая слезы по лицу.
Увидев плывущую по реке связку одежды, зацепившуюся за одно из бревен, очевидно, так всю и сорванную порывом ветра вместе с бельевой веревкой и хорошими прищепками, я хладнокровно переоделась в чужую довольно приличную женскую одежду, словно сорванную с принцессы. И с ненавистью утопила оставшуюся у меня черную рясу.
А потом пошла, куда глаза глядят, потому что не было у меня на земле места, где я была бы милой девочкой, (хотя сейчас, после болезни у меня было худенькое детское тело), а не беспощадным бойцом. Вместо того чтоб обойти встающие препятствия, я, как каждая нормальная женщина, упрямо продиралась сквозь густой кустарник, не разбирая дороги.
А слезы все капали и капали, все катясь по лицу. Я ничего, ничего не видела.
Пока не наткнулась на чью-то громадную грудь, сбив его на землю в своем упрямом движении и плаче.
— Дьявол!!! — выругался чей-то мужской голос, яростно пытаясь остановить меня.
И процедил сквозь зубы, тщетно стараясь удержаться на ногах и удержать меня на месте. — Не могу я вам чем-то помочь, леди!?!
Мы упали вместе.
Я тоже, но сверху, споткнувшись, ничего не видя от застилавших глаза слез, прямо на него… Лицом прямо ему в грудь. Лишь отчаяннее отчаянно зарыдав…
— Я не добрая девочка! — со слезами сказала я.
— Я это вижу… — мрачно сказал незнакомец, подымая меня и пытаясь отчистить от грязи свой прекрасный черный плащ. Странный плащ.
— И не леди…
— Я тоже это заметил!
— Но я леди! — оскорблено вспыхнула я.
— Это пока еще не видно, — спокойно сказал тот.
— Видно! — топнула я ногой, но меня только подхватили на руки.
— Ты кто? — уже спокойнее спросил мужчина, вытирая слезы, немного злясь и держа меня в руках. Не давая снова свалить его. Я видела, что он спокойный, рассудительный. — И откуда? Из какого города?
— Не знаю, — ответила я, всхлипывая. Его голос был так красив и снова напоминал о том, что меня никто просто не полюбит как простую девочку. — Йа п-потеряла память.
— Вот как, — как-то по-другому, более серьезно сказал он, внимательно вглядываясь в меня сверху. Поскольку я просто прижалась к груди, то он не мог увидеть ничего, кроме косы. Он попытался оторвать мое лицо от своей груди, но я только сильней прижалась к нему и разрыдалась снова.
— Ну, успокойтесь же, леди! — мягко сказал он, начиная сердиться, пытаясь вытереть мои слезы. — Со мной вас не грозит абсолютно ничего. А если вы пережили ураган…
— Это был такой ужас! — пожаловалась я, вспомнив, какое разочарование пережила.
— Ураган кончился… — успокаивающе сказал он, словно ребенку, заворачивая меня в плащ. — А я как раз доставлю вас к людям… Не волнуйтесь, у меня нет обычая есть маленьких девочек!
— Я не маленькая! — оскорблено сказала я.
Мне показалось, что на руке у него мелькнул шрам странной формы, который, мне показалось, я уже видела… Но я так и не вспомнила, где я видела такой шрам…
— Я верю… — почему-то он как-то странно прижал меня к груди.
Зарюмсанная, дрожащая, холодная я, потеряв над собой контроль, еще отчаянней прижалась к его большой груди, подняв на него глаза. Тыкаясь в нее, как щенок.
И разревелась еще безысходнее и неутешней…
— Ну, чего? Все уже прошло… Мы скоро выйдем к людям… — будто дебильному ребенку осторожно говорил он. Я почему-то навсегда запомнила каждое слово. И почему-то снова разревелась.
— Не реви! — отпустил он меня с рук, угрожая, что мне придется идти самой рядом с ним.
Но это было все равно, что раздувать пламя. Я плакала горько и отчаянно… От своей дурной женской судьбы и невозможности мечты… Надо же женщине когда-то выплакаться один раз от своей собачьей жизни… Лица я его не видела. Но безошибочно чувствовала его благородство, честь и чистоту, звучавшую в его голосе. Распознавать людей моя профессия. И ухватилась крепче, шмыгнув…
