неугодных он прижал к ногтю
И под покровом ночи, аки тать,
Навъючит золото и «за бугор» – тю-тю…
Тогда втроем Медведь, Волк и Лиса
Собрались в Пуще, чтоб совет держать:
Как разделить им горы и леса,
Как у Осла забрать трон и печать.
Раздел богатств был тайно учинен:
Тайгу Топтыгин взял /на то он и кумир/;
Горами с овцами был Серый одарен;
Лисе под крылышко попал пернатый мир!
В голодной Пуще пир идет горой.
Пирует Тройка, как в часы чумной поры.
Вдруг кто-то крикнул: – Извергов долой!
Беритесь, мужики, за топоры!
На зов слетелись Рогачи-жуки
Крот вылез из норы в зеленой гуще;
Взблеснули грозные секиры и клинки,-
И рубка разгорелась в Пуще.
Лес рубят «мужики» который год подряд,
До нас же щепки – до сих пор летят!
Трутень-пчеложук
Вид делает, что он при деле,
На деле же умеет лишь жужжать.
Он ульями командует доселе
И держит гербовую, круглую печать.
От пчеломаток ждет он урожая
И не преминет в лапу взятку взять.
Пчелиный мед безумно обожая,
Он любит пчел, как тещу зять.
Добыть у Бюрократа очень тяжко
Заверенный печатью документ.
Без справки ты, считай, букашка,
А с нею – чуть не президент.
Нам не в диковинку таких «жуков» встречать,
В руках которых скипетр и печать.
Енот и Барсук
Барсук срок отсидел. За что? Сам не понял.
Чуть не ослеп, туннели роя.
Приехал ночью тихо на вокзал,
А там – друзья с цветами ждут героя.
Он горьку ягоду таежную вкусил.
Так и сказал: «Мне, мол, не до цветочков!
Бороться нет уж прежних сил.
Короче – «завязал». Поставил точку».
С Енотом лишь дружил Барсук.
На людях появлялся с Барсучихой.
Поднимет воротник. Поправит свой сюртук.
Надвинет кепку на глаза и скажет тихо:
«Опять за мной следят. Но я уже не тот».
Но с некоторых пор стал посещать Барсук
Пивбары и ночные заведенья;
Был без Енота, как без рук:
Он жаждал знать чужое мненье.
В кармане лапу с карандашиком держал
И ею шевелил довольно странно.
А утром кто-то шепотом сказал,
Что ночью «Воронок» увез Барана.
В лесу творились странности кругом:
Енот вдруг оказался в клетке,
Затем Слона нашли с разбитым лбом;
Вновь под Медведем обломились ветки.
Понятно вскоре стало и Ежу,
Что в разговоре надо знать межу.
За дело правое стоически борись,
Но на «подпольщика» смотри, не напорись
Еретик в ризе
Грешник от священнического чина – трижды
грешник ибо оскверняет храм божий больше,
чем полчище грешных прихожан.
В лучах сияет золотом собор,
Построенный на денюжки мирян.
В картину «Страшный суд» пугливый взор
Вновь вперил преподобнейший Сильван.
Пред матерью Орантой на суде
Стоял ниц его вылитый двойник:
И губы толстые, и проседь в бороде.
Взгляд масляный. Лукавый, светлый лик!
«Антихрист! Ты кого нарисовал?» –
Художника спросил Священник наконец.
Но тот с достоинством спокойно отвечал:
«Я не антихрист! Не безбожник, мой Отец!
Художник я от Бога! Знают вce:
Моей десницей водит сам Господь;
Изображаю я во всей красе
Величье духа и мирскую плоть.
Ты ж, Батюшка, чужим горбом живешь;
К тому же, на руку нечист. Ей-ей!
Рот золотой твой источает ложь,
Ты щедро кормишь пасками свиней.
Сей перечень грехов твоих немал.
Еще напомнить я не премину:
Не ты ль намеком паству призывал
Голосовать за князя – Сатану?»
«Озолочу! И отпущу те все грехи! –
Отец взмолился пред Художником седым. –
Портрет мой замени! Не будь глухим!»
Но тот был, как скала, неумолим.
«Прости мя, Господи!» – покаялся Поп вслух
И тут же испустил свой грешный дух.
Картина «Страшный суд» известна на весь свет.
Всмотрись! Не нарисован ль там и твой портрет?
Раздор на кухне
У корней крона всегда на виду
Дно у Кастрюли подгорело.
На кухне черный дым столбом.
Подпрыгивает Крышка то и дело,
Дно проклиная с неприкрытым злом:
«Ты подгорело, мне пиши пропало:
До дна все выверни начистоту!
Пиши отчет, откуда мясо, сало…
Навар мой выкипел. И шума – на версту!»
Ей Дно: «Закройся, барская подстилка!
Тебе вверху не палит не жжет.
Пойми, быть на огне – сплошная пытка.
Тебя ж, к тому, не давит сверху гнет.
Я, как в аду, извечно на огне,
А надо мной – ты, Повар и Тигрица.
Но знайте, снизу мне видней вдвойне,
Что в Кухне наверху творится».
– Верхи заняты грабежом и дележом,
а низы, знай, оплачивают, да оплакивают
Засохший Дуб
Русь Киевская, Русь Московская суть
корни и крона одной Славянской Руси
Могучий Дуб, красавец вековой,
В степи рос у дороги одиноко.
Прохлады тень дарил он людям в зной:
Дуб берегли все, как зеницу ока.
Но начал он под солнцем засыхать
Из-за безумства Кроны и Корней.
Палящим зноем разгорелась страсть:
«Кто старше? Кто для Дерева важней?»
Пытались люди Дереву помочь,
Узнать причину скрытого недуга,
Но Корни с Кроной их отвергли прочь
И продолжали иссушать друг друга.
Засохли Корни. Крона пожелтела.
С ветвей опала жухлая листва.
Погибло Дерево. Кому какое дело?
Его срубили и пустили на дрова…
Вот так и близкие порой себя ведут,
На распри расточая годы.
Где Корни с Кроной не в ладу, –
Ищи подпочвенные воды.
Честолюбивый Воробей
Всю жизнь чирикал Воробей,
Но похвалы не слышал от людей.
И надо же! Базарный Кот,
Зевнув лениво, на весь рот,
На удивление синиц и голубей,
Сказал: «Талантлив Воробей!
Воробушек – из рода соловьиных!
Хоть не поет он трелей длинных,
Зато ритмично его пенье,
Мажорное «Жив-жив». Волшебное мгновенье!»
В томлении от сладостных речей
Сомкнул ресницы Воробей:
«О! Наконец-то совершилось чудо!
Сбылась его заветная мечта:
Его признали наконец прилюдно!»
Открыл глаза… и сник в когтях Кота.
У экрана
реформенная басенка
А Ларчик просто открывался
И.А.Крылов
Каждый день у «телека»
Чуть ли не истерика:
Как синички жаждут корму,
Мы с экрана ждем Реформу.
Свою долю пирога
C нетерпеньем ждет Яга.
Леший ждет. Горыныч ждет.
А Она все не идет!
«Где собака тут зарыта?» –
Вопрошают стар и мал.
Но при чем здесь «шито-крыто»,
Коль включен не тот канал?!
Наследство Крота
Одни оставляют после себя горы добра,
другие – добрую память
Всю жизнь свою богатства Крот копил,
Откуда только мог тащил в нору
С чужих жилищ, и даже из могил.
Любил
