полтора рубля.
Арье-Лейб(с упоением). Так вы же мот, Лазарь, вы негодяй, какого еще свет не видел!.. На тридцать рублей живет семья, и еще детей учат на скрипке, еще откладывают где какую копейку…
В комнату вплывает Двойра. На ней оранжевое платье, могучие ее икры стянуты высокими башмаками.
Это наша Вера.
Боярский(вскакивает). Привет! Боярский. Двойра (хрипло). Очень приятно.
Все садятся.
Левка. Наша Вера сегодня немножко угорела от утюга.
Боярский. Угореть от утюга может всякий, но быть хорошим человеком — это не всякий может.
Арье-Лейб. Тридцать рублей в месяц кошке под хвост… Лазарь, вы не имели права родиться!
Боярский. Тысячу раз простите меня, Арье-Лейб, но о Боярском надо вам знать, что он не интересуется капиталом, — капитал — это ничтожество, — Боярский интересуется счастьем… Я спрашиваю вас, дорогие, что вытекает для меня из того, что моя фирма выдает в месяц сто — полтораста костюмов плюс к этому брючные комплекты, плюс к этому польты?
Арье-Лейб(старухе). Положите на костюм пять рублей чистых, я не скажу — десять…
Боярский. Что вытекает для меня из моей фирмы, когда я интересуюсь исключительно счастьем?
Арье-Лейб. И я вам отвечу на это, Лазарь, что если мы поведем наше дело как люди, а не как шарлатаны, то вы будете обеспечены счастьем до самой вашей смерти, живите сто двадцать лет… Это я говорю вам, как шамес, а не как сват.
Беня(разливает вино). Исполнение обоюдных желаний.
Левка(грубым голосом). Будем здоровы!
Арье-Лейб. Пусть будет хорошо.
Боярский. Я начал про Фанкони. Выслушайте, мосье Крик, историю про еврея-нахала… Забегаю сегодня к Фанкони, кофейная набита людьми, как синагога в Судный день. Люди закусывают, плюют на пол, расстраиваются… Один расстраивается оттого, что у него плохие дела, другой расстраивается оттого, что у соседа хорошие дела. Присесть, между прочим, некуда… Поднимается тут мне навстречу мосье Шапелон, видный из себя француз… Заметьте, что это большая редкость, чтобы француз был из себя видный… поднимается мне навстречу и приглашает к своему столику. Мосье Боярский, говорит он мне по-французски, я уважаю вас, как фирму, и у меня есть дивная крыша для шубы…
Левка. Крыша?
Боярский. Сукно, верх для шубы… Дивная крыша для шубы, говорит он мне по-французски, и прошу вас, как фирму, выпить со мною две кружки пива и скушать десять раков…
Левка. Я люблю раков.
Арье-Лейб. Скажи еще, что ты любишь жабу.
Боярский. …и скушать десять раков…
Левка(грубым голосом). Я люблю раков!
Арье-Лейб. Рак — это же жаба.
Боярский(Левке). Вы простите меня, мосье Крик, если я скажу вам, что еврей не должен уважать раков. Это я говорю вам замечание из жизни. Еврей, который уважает раков, может позволить себе с женским полом больше, чем себе надо позволять, он может сказать сальность за столом, и если у него бывают дети, так на сто процентов выродки и бильярдисты. Это говорю вам замечание из жизни. Теперь выслушайте историю про еврея-нахала…
Беня. Боярский!
Боярский. Я.
Беня. Прикинь мне, Боярский, на скорую руку, во что мне обойдется зимний костюм прима?
Боярский. Двубортный, однобортный?
Беня. Однобортный.
Боярский. Фалды вы себе мыслите — круглые или отрезанные?
Беня. Фалды круглые.
Боярский. Сукно ваше или мое?
Беня. Сукно твое.
Боярский. Какой товар вы себе рисуете — английский, лодзинский или московский?
Беня. Какой лучше?
Боярский. Английское сукно, мосье Крик, это хорошее сукно, лодзинское сукно — это дерюга, на которой что-то нарисовано, а московское сукно — это дерюга, на которой ничего не нарисовано.
Беня. Возьмем английское. Боярский. Доклад ваш или мой? Беня. Доклад твой. Боярский. Сколько вам обойдется? Беня. Сколько мне обойдется?
Боярский(осененный внезапной мыслью). Мосье Крик, мы сойдемся!
Арье-Лейб. Вы сойдетесь!
Боярский. Мы сойдемся… Я начал про Фанкони.
Слышен гром сапог, окованных гвоздями. Входит Мендель Крик с кнутом и Никифор, старший кучер.
Арье-Лейб(оробел). Познакомьтесь, Мендель, с мосье Боярским…
Боярский(вскакивает). Привет! Боярский.
Гремя сапогами, ни на кого не глядя, старик идет через всю комнату. Он бросает кнут, садится на кушетку, протягивает длинные толстые ноги. Нехама опускается на колени и стягивает с мужа сапоги.
Арье-Лейб(заикаясь). Мосье Боярский рассказывал нам здесь про свою фирму. Она выдает полтораста костюмов в месяц…
Мендель. Так что ты говоришь, Никифор?
Никифор(прислонился к косяку двери и уставился в потолок). Я то говорю, хозяин, что с нас люди смеются.
Мендель. Почему с нас люди смеются?
Никифор. Люди говорят — у вас тыща хозяев на конюшне, у вас семь пятниц на неделе… Вчера возили в гавань пшеницу, кинулся я в контору деньги получать, они мне — назад: тут, говорят, молодой хозяин был, Бенчик, он приказание дал, чтобы деньги в банк платить, на квитанцию.
Мендель. Приказание дал?
Никифор. Приказание дал.
Нехама(стянула сапог, размотала грязную портянку, Мендель подает ей другую ногу. Старуха поднимает на мужа глаза, полные ненависти, и бормочет сквозь стиснутые зубы). Чтоб ты света не дождался, мучитель!..
Мендель. Так что ты говоришь, Никифор?
Никифор. Я то говорю, что от Левки сегодня грубость видели.
Беня(отставив мизинец, пьет вино). Обоюдное исполнение желаний.
Левка. Будем здоровы.
Никифор. Повели сегодня Фрейлину ковать, наскочил в кузню Левка, открыл рот, как лоханку, приказывает кузнецу Пятирубелю подковы резиной подбивать. Я тут встреваю. Что мы, полицмейстеры, говорю, или мы цари, Николаи Вторые, чтобы резиной подбивать? Хозяин не приказывал… А Левка стал красный, как буряк, и кричит: кто твой хозяин?..
Нехама стянула второй сапог. Мендель встал. Он потянул к себе скатерть. Посуда, пироги, варенье — все полетело на пол.
