— Если бы существовала какая-то справедливость. Хоть что-то. Что-то… Близкое к ней.
Сколько раз можно говорить, что тебе жаль? Я покачала головой.
— Этого не должно было произойти. Это не должно было… так закончиться. Это так чертовски бессмысленно, — лицо Грэйс исказилось, а потом она заплакала.
Её лицо скривилось, стало некрасивым от того, что она пыталась перебороть себя. Но всхлип всё равно вырвался. Придушённый, надрывный звук. И ещё один. У меня стало печь глаза, я не могла выносить её дикую боль. Я хотела обвить её руками, защитить. Не думаю, что она бы этому обрадовалась, поэтому не сдвинулась с места. Почему мы все так отчаянно жаждем любви, если в половине случаев она нас уничтожает?
— Я думаю о ней, лежащей там, — сдавленно проговорила Грэйс. — Меньше чем в миле от дома. А я была дома. Я могла бы…
Она никогда не заговаривала об этом раньше. Не со мной, по крайней мере. Я знала лишь факты. Большинство из них я почерпнула из интернета. Джессика Эрика Кейн, 37 лет, профессор астрономии в Университете Орегона погибла ранним утром в субботу во время поездки на байке. Это было ДТП. Водитель, сбивший её автомобилем, скрылся, его так и не нашли. Я знала о смерти Джесси больше, чем знала о её жизни. Находиться в том тихом, умиротворяющем доме в субботу утром… Наедине с атласным светом, просачивающимся через ветви деревьев и вливающимся во все эти блестящие окна, с поющими снаружи птицами, с запахом свежезаваренного кофе. Идеальное начало ещё одного идеального дня. Оказавшееся фальстартом. Барометр солгал, ведь, несмотря на то, что все индикаторы в мире работают исправно, на самом деле планета всего в секунде от того, чтобы сойти с орбиты от удара астероида. Трудно не поддаться чувству, что тебя предал сам космос. Трудно вообще опять поверить в милосердие судьбы. Грэйс вновь всхлипнула. Звук был такой, словно кто-то воткнул нож ей в грудь и вырезал его оттуда.
— Если бы ты её знала…
Я обняла её. В последний раз, подумала я. Один последний раз. И я стиснула её сильнее. Спустя миг она обняла меня в ответ. Ухватилась за меня, будто я была дрейфующим рангоутом, а она потерпевшей кораблекрушение морячкой, потерявшейся в тёмном и неспокойном океане. В этом безбрежном золотом продуваемом ветрами пустом море, где мы стояли вместе… И по одиночке. А затем она освободилась, конечно же, смущённая и злая из-за того, что сорвалась… И из-за того, что я была этому свидетелем.
— Мне жаль, — сказала я. — Мне бы хотелось иметь силу, чтобы вернуть её тебе.
Она вновь судорожно вздохнула и замолчала, лицо у неё было… Странное.
Мы смотрели друг на друга. Момент затягивался. Между двумя ударами сердца показалось, что мы стоим на грани какого-то откровения. Вдруг я почувствовала жжение на внутренней стороне локтя. Я подпрыгнула и посмотрела вниз, увидев пчелу, которая изо всех сил меня жалила. Я схватилась за руку.
— Чёрт. Она меня укусила.
Как, блядь, такое маленькое существо может так больно кусаться? Словно кто-то потушил о мою кожу сигару.
— Жало осталось?
— Жало? Не могу сказать.
Мы обе стали рассматривать моё загорелое предплечье. У локтя осталось красное пятно размером с четвертак. Грэйс покачала головой.
— Нет. Маленькая тварь выжила, чтобы вновь кусаться, — она рассеянно потёрла влажные глаза.
— Отличная новость для разрушающихся пчелиных семей.
Она улыбнулась.
— Ты ведь не аллергик?
— Нет.
— Мы уже недалеко от парковки. Может быть, минут десять? Когда дойдём, обработаю укус антисептиком.
— Да.
Небо потемнело. Грэйс была права. Нам надо было пошевеливаться. Мы опять пошли. Рука адски болела. Я и забыла, как больно жалят пчёлы. Я пыталась вспомнить, о чём мы говорили до того, как поймала жало. А, конечно. Джесси. О чём же ещё? Но в этот раз всё по-другому. Впервые Грэйс утратила свой железный самоконтроль. И наконец-то открылась мне. Даже больше, чем открылась. Она плакала на моём плече. Сейчас это казалось нереальным. Собственно говоря, всё начинается как нечто нереальное. Всё, кроме моей руки, которая перестала щипаться и стала пульсировать глухой настырной болью. Взглянув на неё, я увидела, что на месте укуса вспух большой волдырь. А ещё хуже, гораздо хуже оказался тот факт, что моя здоровая рука стала опухать. И пальцы стали выглядеть, как фиолетовые сосиски. Покачнувшись, я остановилась.
— Вот блядь.
Аллергическая реакция. Анафилаксия. Это слово означает, что организм вырабатывает химические вещества, атакуя аллергены, которые содержатся в яде насекомых или в моллюсках. Массовое убийство, короче, и ключевое слово тут — убийство. Можно умереть от анафилактического шока. Можно умереть в считанные минуты. Выплеск иммунной системой активных веществ сопровождается резким падением артериального давления, увеличением частоты сердечных сокращений, и тело впадает в шок. Признаки и симптомы включают в себя частый и слабый пульс, сыпь, головокружение и чувство тревоги. У меня проявились они все. Особенно тревожность. С каждой секундой она возрастала в геометрической прогрессии. Как далеко мы от автостоянки? Достаточно, чтобы её до сих пор не было видно.
— Грэйс…
Она повернулась ко мне, сорвала с плеч рюкзак, бросила на землю и рывком открыла его.
— Ты ведь говорила, что не аллергик!
— Я не знала…
Грэйс достала аптечку первой помощи. Белая с синим жестянка выглядела как антиквариат. Она открыла коробку, в ней обнаружились аккуратно уложенные медикаменты. Или, по крайней мере, были уложены, пока она не начала в ней рыться.
— Раньше тебя жалили пчёлы?
— Вроде да. Ага, — я держала свою ставшую уродливой руку, поднятой вверх, рассматривая уродливый след.
Рука выглядела, как реквизит из фильма ужасов.
— А я думала, что ещё лучше этот день стать не может.
— Когда?
Ох, чёрт. Становится труднее глотать? Тяжелее дышать? Или просто от страха у меня перехватило горло, перекрывая дыхательные пути? От испуга сердце заколотилось ещё быстрее. Что будет дальше? Я перестану дышать?
Отключусь? Умру? Я вспомнила, что Грэйс меня о чём-то спрашивала. Но забыла о чём.
— Что?
— Ундина, когда последний раз тебя жалили?
Я с усилием сглотнула.
— В старших классах? Это было давно.
— Вот блядь, — она кинула в меня убийственный взгляд. На её бледном лице глаза казались темнее. — У тебя могла развиться аллергия в любое время.
— Ну и как, блядь, кто-то может вдруг понять, что он теперь аллергик? — с присвистом прохрипела я.
Она издала раздражённый звук, но я услышала беспокойство. В этом она была не одинока. Я была напугана до смерти. Я даже не догадывалась, насколько сильно хочу жить — даже если Грэйс не станет частью моей жизни — пока моё будущее не оказалось под вопросом. Как долго я протяну? От аллергической реакции люди умирают за минуты. А нам идти до помощи намного дольше, чем минуты. Даже если мы возьмём джип, нам ни за что не успеть в госпиталь вовремя. Да какой госпиталь? Где тут вообще госпиталь?
Не могу об этом думать. Я почувствовала слабость или, может, усталость и слабость. Я не помню, как сбросила рюкзак, но оказалось, что я сижу на земле, привалившись к нему и словно издалека смотря на Грэйс. Я никогда не видела у неё такого взгляда. Никогда бы не подумала, что она может смотреть так. Страшно.
— Что ты ищешь? — мои слова прозвучали хрипло и неразборчиво.
— Антигистамины. Обычно я держу пузырёк тут. О, дерьмо, — её голос дрожал. — Его нет.
— У меня в сумке есть бутылка, — это то, что я хотела сказать, но вышло больше похоже на “У… мея… унке… эй… уыка”.
Я удивилась, что мне хватило на это воздуха. Становилось всё труднее и труднее выталкивать слова. Рот словно онемел. Всё лицо онемело. Онемели даже уши. Но больше меня удивило, что Грэйс сумела перевести мои слова.
Но она это сделала. Подпрыгнув, она пронеслась мимо меня и зарылась в мою сумку. Я откинулась на спину, пережидая головокружение, когда моя одежда пролетела в небе над моей головой. Ох, блядь. Я её теряю…
