— Что вы сделали? — Крикнул судебный пристав, отряхивая брызги горячей воды, стекавшие с его шоссе2.
Рыцарь, проигнорировав его, направил коня к только что освобожденному преступнику. Старик поднялся и протянул дрожащие руки, связанные на запястьях. Его лицо светилось благодарностью:
— Спасибо, сэр, — прохрипел он.
Прежде чем судебный пристав успел возразить, рыцарь мечом перерезал веревку на запястьях мужчины. Затем он наклонился, схватил старика за руку и посадил его на лошадь позади себя. Красный и израненный
1 Алебарда — древковое холодное оружие с комбинированным наконечником, состоящим из игольчатого (круглого или гранёного) копейного острия и клинка боевого топора с острым обухом.
2 Шоссы — Длинные , плотно облегающие ноги разъемные штаны — чулки, обычно достигали верхней части бедра и по бокам крепились шнурками к поясу, пропущенному через верхнюю часть (кулиску) льняных мужских штанов (брэ), входивших в состав нижнего белья.
преступник обхватил руками доспехи рыцаря и прижался к нему. Только тогда я осмелилась вздохнуть. Старик получил ожоги и волдыри, но избежал пытки.
Судебный пристав кинул на рыцаря уничтожающий взгляд:
— По какому праву вы мешаете правосудию?
Рыцарь все также молча поехал сквозь расступившуюся толпу.
Горожане, как и я, были слишком ошеломлены его решительными действиями, чтобы произнести хоть слово. Заостренным концом алебарды он поймал проходившего мимо купца за плащ, снял его и протянул преступнику, чтобы тот мог прикрыть свое обнаженное тело от посторонних глаз. Над безмолвной толпой раздалось негодование судебного пристава. Но рыцарь продолжал молча ехать по направлению ратуши. И только у высокой лестницы он остановил лошадь и помог преступнику спешиться. Старик упал передо мной на колени. Заметив меня на верхней ступеньке ратуши, по рынку поползли судорожные вздохи, и вскоре все, от мала до велика, преклонили колена. Рыцарь, сидевший на коне, также склонился в поклоне.
— Благодарю вас, миледи, — произнес преступник потрескавшимися губами.
Я узнала в нем одного из недавно помилованных обвиняемых. Его вина заключалась в том, что он воровал из приходской казны, чтобы платить за жилье и кормить сирот, которых держал на попечении. Тогда, как и сейчас, я решила, что он заслуживает не наказания, а скорее сочувствия.
Я плотнее запахнула плащ вокруг его дрожащего тела, потом выпрямилась в полный рост и расправила плечи. Кто осмелился оспаривать мое решение? И почему? Я прищурилась, глядя на пристава и констебля, которые стояли на коленях вместе с остальными.
— Пристав, — позвала я. — Я требую ответа за это вопиющее пренебрежение моими законами.
Он поднял голову, и страх мелькнул на его лице:
— Я всего лишь выполнял приказ шерифа, миледи.
Мой гнев усилился. Я должна была догадаться. Шериф не одобрял моего снисходительного правления. Но мое сострадание только увеличилось от известия о смерти бедняков из-за недавних вспышек таинственной болезни в отдаленных районах.
— Передайте шерифу, что я жду его сегодня же в парадном зале замка.
И вас также.
Судебный пристав опустил голову в смирении. Я подавила тяжелый вздох, представив себе предстоящую стычку с шерифом. Я ему никогда не нравилась, хотя несколько лет назад он спас меня от зараженного чумой крестьянина. Он был из тех мужчин, которые считают женщин никчемными существами. И теперь, когда я унаследовала Эшби, его неприязнь только увеличилась, как и его сопротивление моим приказам. Конечно, я еще не стала полноправным правителем своих земель, до своего восемнадцатилетия я находилась под руководством и опекой аббата Фрэнсиса Майкла. Но через месяц я смогу править самостоятельно, отдаленно, из монастыря, где стану монахиней. В конце концов, шерифу придется смириться с моими решениями. И совсем неважно, что ему претило подчиняться правителю –
женщине. Я была единственной и законной наследницей Эшби.
Боевой конь передо мной фыркнул, переключая мои мысли на рыцаря, который ждал, когда я вспомню о нем и заговорю с ним первой.
— Сэр, — начала я. — Я глубоко вам благодарна.
Он выпрямился. Сквозь прорези для глаз его бесхитростный одобряющий взгляд встретился с моим. И почему-то я почувствовала, что он друг, а не враг.
— Миледи, — его голос эхом отдавался из-за металла. — Не стоит благодарности.
Если бы только он снял шлем, чтобы я смогла увидеть улыбается ли он мне. Почему-то мне это было важно. Он заерзал в седле, его конь встряхнул головой и забеспокоился. Меня так и подмывало попросить его спешиться и снять шлем. Кто он? Лорд из соседних земель? Но прежде чем я успела заговорить, он отступил на шаг:
— Вам, такой прекрасной и доброй леди, достаточно только пожелать, чтобы это стало приказом для меня.
С этими словами он поклонился еще раз. Затем, сунув алебарду в подмышку, взял поводья лошади, развернулся и галопом пересек площадь, свернув на главную улицу, ведущую к городским воротам.
Вместе со всеми я смотрела ему вслед, пока он не исчез.
Глава 2
— На этот раз шериф зашел слишком далеко, — сказала я аббату, стоявшему рядом со мной.
Аббат Фрэнсис Майкл, ростом выше среднего, наклонился к моему уху так низко, что я увидела лысину на его тонзуре3, и прошептал:
— Не будьте с ним слишком строги, дитя мое. Он просто пытается поддерживать порядок.
Шериф и пристав неподвижно стояли у парадных дверей главного зала, под охраной двух моих солдат. Лицо судебного пристава еще хранило страх, в то время как мрачный хмурый взгляд шерифа отражал раздражение и строптивость.
— Посмотрите на это с его точки зрения, — продолжал аббат своим тихим и спокойным тоном. — Если он позволит кому-то нарушить закон безнаказанно, то другие решат, что им позволено тоже самое. Такая снисходительность может привести к анархии.
— Вы же знаете, я не потворствую воровству. Но если бедняки настолько отчаялись, что осмеливаются нарушать закон, мы должны больше помогать им.
Аббат выпрямился и засунул руки в широкие рукава рясы. Несмотря на свое худощавое из-за многочисленных постов телосложение, он не был слабым. За почтительным выражением лица скрывалась сила, на которую я привыкла полагаться все эти четыре года. Он долго молчал и задумчиво смотрел прямо перед собой, погруженный в молитву.
Я оценивающе оглядела огромный зал: высокий сводчатый потолок, роскошные колоннады, толстые гобелены и застекленные окна — все это
3 Тонзура — выстриженное место на макушке у католического духовенства.
кричало о богатстве. Как и изящная гравюра на позолоченном кресле, в котором я сидела. Какой смысл в этой роскоши, если мои подданные бедствовали? Если продать это кресло или гобелены, можно обеспечить бедных на целые месяцы. Да и зачем мне все это, если я в следующем месяце уйду в монастырь?
Настоятель, наконец, вздохнул:
— У вас доброе сердце, дитя. И вы уже отдали больше, чем можете себе позволить.
Все внутри меня сжалось от ощущения собственной никчемности, которое давило на меня всякий раз, когда я разговаривала с аббатом о финансовом положении моих земель. Если у нас с ним и были разногласия, то только по поводу распределения средств. Я поддерживала архитектурные изменения собора и аббатства, которые он проектировал, но вместе с тем я хотела оставаться щедрой к бедным. Казалось, мы все больше и больше спорили, как сделать это, не опустошая казну.
