— Мы должны сделать еще больше, — сказала я больше себе, чем ему.
Мои родители пожертвовали своими жизнями, чтобы помочь людям
Эшби. Я поклялась стать правителем, которым будут гордиться мои родители, сделать все возможное, чтобы их смерть не была напрасной, и, если понадобиться, пожертвовать своей жизнью ради своего народа.
Настоятель, наконец, смирился, кивая. Он знал, что гуманное правление — это цель моей жизни.
— А пока, — сказал он, — вы должны проявить к шерифу такое же сострадание, какое хотели проявить ко всем своим людям.
Я снова взглянула на смуглое лицо мужчины, наполовину скрытое густой черной бородой. Даже на расстоянии было видно, как его глаза блестели непоколебимой твердостью, которая всегда нервировала меня.
— Но он знает, что я запрещаю такие методы наказания, и допускаю только более легкие наказания.
— Я поговорю с ним, — сказал аббат, кивнув моим стражникам.
Коротко поклонившись, они проводили шерифа и пристава через двойные двери. Как бы мне ни хотелось наказывать шерифа и показать ему, что он должен повиноваться мне, как своему правителю, независимо от того, уважает он меня или нет, я не могла проигнорировать совет единственного человека в мире, который знал меня лучше, чем я саму себя.
Аббат обошел меня и поклонился, снова показав свою блестящую лысину. Медленными размеренными шагами он двинулся по длинному центральному проходу. Мне захотелось вернуть его, чтобы поговорить с ним о проблемах в моих владениях. Я готова была говорить о чем угодно, но только не оставаться в одиночестве — чувство, которое росло день ото дня.
Как только я входила в стены замка, меня заполняло ощущение, что я возвращаюсь в заброшенную крепость. Величие пустого зала превращало меня в карлика и напоминало всякий раз о том, как я одинока.
Длинные столы, стоявшие вдоль стен, вызывали в памяти картины из прошлого: тесно сидевшие за ними многочисленные гости, взрывы смеха, звон кубков, ручеек мелодий лютен и песен менестрелей, гул болтовни. Но все это было в прошлом. Мало кто переступал порог главного зала с той роковой ночи после смерти моей матери, когда я нашла пергамент в ее сундуке и узнала о священном обете моих родителей, обете, который гласил, что я должна уйти в монастырь на восемнадцатом году жизни. Очень долгое время после этого я никого не хотела видеть. Нет смысла с кем-то заводить дружбу, если придется разорвать ее в скором времени. Потом слух о моих обстоятельствах и обете распространился по всему королевству, и у потенциальных женихов, которые когда-то подумывали о том, чтобы претендовать на мою руку, больше не осталось причин навестить меня.
Аббат ратовал за то, чтобы поддерживать хорошие отношения с соседними лордами, но я, как женщина-владелец не интересовала их, и лорды также не часто нас посещали. И вот прошло четыре года полной изоляции, и я никогда себя не чувствовала так одиноко, как сейчас. Только за стенами замка, среди своего народа, помогая беднякам, я забывала о боли одиночества.
Эхо моего тяжелого вздоха отозвалось в пустоте зала. Стражники открыли перед выходящим аббатом двери. В зал вошел привратник Джеймс.
Это был крупный мужчина с широкими плечами и мускулистыми руками, он был на голову выше остальных и напоминал мне великана. В дверях Джеймс склонил свою лысую голову перед аббатом.
— Что тебе, Джеймс? — Взглянул он на слугу.
— У меня сообщение для ее светлости. — Своим хриплым голосом ответил Джеймс.
— Леди Розмари нехорошо себя чувствует после произошедшего на рыночной площади, — сказал аббат. — Пойдем, сообщишь мне. А я решу, передавать ли сообщение леди Розмари.
Джеймс развернулся, чтобы выполнить приказ аббата.
— Нет, — осмелилась я перечить приказам опекуна.
Мое душевное состояние требовало общения, даже если это был всего лишь слуга. Аббат в изумлении поднял брови.
— Я не настолько расстроена, чтобы не принять Джеймса.
Я кивнула ему. Джеймс неуклюже двинулся по проходу.
Когда я осталась одна после смерти родителей, и была так юна и беззащитна, что аббат решил, что Джеймс не помешает в качестве еще одного стражника у главного входа, он также должен был охранять меня лично, в случае необходимости. В первый раз, когда я встретила Джеймса в замке, я не удивилась бы, если бы этот Халк, вытащив огромную дубину, отшвырнул любого, кто осмелился бы приблизиться ко мне. Но со временем я поняла, что грозность Джеймса — это не больше, чем его устрашающая внешность.
Подойдя к моему золоченому креслу, он поклонился, показывая аббата, который следовал за ним по пятам.
— Что вы хотели сообщить мне, Джеймс? — Спросила я.
Джеймс, не поднимая головы, сказал:
— К вам едут гости.
Гости?! Само упоминание этого слова вызвало у меня удивление:
— Они едут с миром?
— Да, ваша светлость.
— Последний гость здесь был так давно.
Это было после праздника Богоявления несколько месяцев назад. Да и то только потому, что мои южные соседи, барон Колдуэлл и его жена, ехали ко двору и попали в шторм. Они остановились у меня в поисках убежища на ночь. С их приходом всплыли воспоминания об их сыне Томасе и последней нашей встрече. Между четырнадцатилетней девочкой и юношей родилось сильное влечение, и мы строили радужные планы на совместное будущее.
Обет отнял у меня все мечты о браке с Томасом, впрочем, как и с любым другим мужчиной. Как женщина, обреченная на безбрачие, я не имела права мечтать о любви и строить планы на замужество. И мне пришлось, пусть и с трудом, отпустить Томаса. И он отпустил меня. Если бы Томас не отступился от меня, он подверг бы мою жизнь опасности, потому что обет моих родителей был нерушим, под страхом смерти. Я думала тогда, что похоронила свои чувства к Томасу… пока баронесса Колдуэлл не сообщила мне, что прошлой осенью он, наконец, женился.
Что за гости? Почему именно сегодня?
Джеймс пристально вглядывался в мое лицо, отразившее невысказанные вопросы и ждал ответа. Но у меня не было объяснений. К
счастью, сегодня — канун летнего солнцестояния, и для гостей будет накрыт хороший стол. Я уже распорядилась по поводу роскошного пира для слуг и солдат, которые работали в замке. Каждый год этот праздник был поводом накормить побольше нищих, приходящих на кухню, и для этого я устраивала более щедрый стол, чем было необходимо.
— Они сказали, когда прибудут? — Спросила я нетерпеливо от предвкушения.
— Гонец сказал, что они в полудне езды отсюда, миледи. К вечеру доберутся до городских стен.
Я кивнула, вспомнив о рыцаре, который спас преступников от пыток.
Может это был их гонец? Тонкие брови аббата сошлись на переносице, словно он думал о том же.
— Если это тот самый рыцарь в доспехах, который был в городе сегодня, то откуда нам знать, что он пришел с миром, а не с войной?
Джеймс опустил голову и отступил на шаг от аббата:
— Гонец утверждал, что едет с Благороднейшим рыцарем.
Благороднейший Рыцарь герцог Ривеншир? Против воли мое сердце наполнилось надеждой:
— Правда?!
Джеймс сунул руку за пазуху и достал кольцо. Он протянул его, и я увидела крест в центре. Эмблема Благороднейшего Рыцаря.
— Он прислал это, чтобы заверить вас в своей доброжелательности и сказал, что заберет его, когда приедет.
Я взяла тяжелое серебряное кольцо и провела пальцами по выступающим лучам креста, предвкушая общение с ним. Герцог Ривеншир был одним из ближайших друзей моего отца и моим крестным. В молодости они вместе ходили в военные кампании и не раз спасали друг другу жизнь.
Хотя я не видела герцога с похорон моих родителей, я не сомневалась, что буду наслаждаться каждым моментом его визита.
Аббат уставился на кольцо:
— Как мы можем быть уверены, что его передал именно владелец кольца, и оно не украдено каким-нибудь мошенником, надеющимся захватить Эшби?
— Это он, — сказал я. — Нет такого мошенника, который мог бы отнять его у герцога, не отрубив ему палец.
