– Надеюсь, ты не сердишься? Мне не хотелось травмировать тебя.
Он похлопал ее по руке.
– Это понятно, только я предпочитаю встречаться с обстоятельствами лицом к лицу.
– Да, ты прав, так лучше. – Немного помолчав, она предложила: – Может, вернемся на чердак? Если вдруг мышка появится еще раз, у тебя будет возможность продемонстрировать свое отношение к обстоятельствам.
Колин улыбнулся:
– Согласен.
К вечеру они закончили сортировать содержимое пяти сундуков. В них, к примеру, нашелся парик, модный века полтора назад, с чехлом для волос сзади: Колин не сомневался, что эта штука принадлежала деду, а еще пара мужских покоробленных башмаков на высоких каблуках. Про бюст он подумал, что это тоже, вероятно, изображение деда.
Вещи сложили в несколько ящиков: Колину пришла в голову мысль дать возможность покопаться в них арендаторам и слугам. Мышь больше не высовывала носа.
Они не говорили про миниатюру, но когда-нибудь все равно придется.
Пока Колин относил ящик вниз, она занялась старыми письмами. Одна пачка была перевязана голубой лентой. Анджелина вытащила из нее первое попавшееся письмо и увидела, что оно было адресовано леди Элизабет Мотли. Ей очень хотелось прочитать его, но она сочла это бестактностью. Отложив его в сторону, она вытащила письмо из другой пачки, также перетянутой голубой лентой, адресованное той же женщине. Когда она складывала его, то случайно прочла последнюю строку:
«Моя дорогая Элизабет, ты – мое сердце и моя любовь на веки вечные».
Ей тоже хотелось быть любимой, любимой по-настоящему, но, судя по всему, у нее другая судьба.
Вернулся Колин. Рукава его сорочки помялись, галстук болтался, и тем не менее ему удавалось выглядеть порочным красавцем до кончиков ногтей.
– Ты нашла письма?
– Письмо твоего отца какой-то леди Элизабет Мотли.
– Это моя мать, – сказал Колин.
Она подняла на него глаза.
– Я прочла только последнюю строчку.
Он забрал письмо и подошел с ним к столу, где стоял фонарь.
– Даже не представлял, что мой отец настолько сентиментален.
– Письмо свидетельствует, что он любил ее очень сильно, – возразила она. – Как думаешь, он захочет их забрать?
– Понятия не имею. – Нахмурившись, Колин сложил письмо и положил на стол. – Через два года он женился на Маргарет, но это был брак по расчету. Это все, что я знаю.
– Вначале могло быть и так. Однако я уверена, что он любит ее.
– Да, она ему нравилась, но я уверен, что все это из-за одного наследника.
Его прямота ошеломила ее.
– А может, он чувствовал себя одиноким, поэтому решил воспользоваться вторым шансом, чтобы найти любовь.
Колин бросил на нее покровительственный взгляд.
– Тут ведь сплошной практицизм, включая брачные контракты, о чем тебе прекрасно известно. Уверяю тебя, первой заботой моего отца было все, что связано с контрактом. Она принесла очень солидное приданое.
Анджелина ощетинилась:
– И что? Многие женщины приносят с собой солидное приданое.
– Я просто констатирую факт, Анджелина. Ты отлично знаешь, что такое настоящий брак аристократов. Кстати, если откровенно, ее отец был торговцем и искал возможность усилить влияние своей семьи.
– Маргарет воспитали как леди.
– Да, мне это известно, но ты не можешь не знать, что только благодаря влиянию твоей матери Маргарет пробилась в высшее общество.
У Анджелины перехватило дыхание.
– Ты думаешь, мне не все равно? – Он удивленно уставился на нее. – Маргарет была одной из немногих, кто поддержал мать и меня в самый трудный период нашей жизни. Остальные отшатнулись от нас, испугавшись, что их замарает мой скандал. – Анджелина вытерла слезы. – Она самая добрая из всех, кого я встречала когда-либо и кого с удовольствием называю своей подругой. Маргарет заслуживает твоего уважения, потому что хочет, чтобы всем вокруг было хорошо, хотя при этом считает себя ниже других из-за того, что ее отец был лавочником. В конце концов, она жена твоего отца и мать твоих сестер.
– А разве я ее не уважаю? – вспылил Колин. – Я просто сказал то, что есть на самом деле.
– Вот именно.
– Анджелина, с тобой невозможно говорить.
– Ну конечно, мы ведь не такие совершенные, как ты.
– Твой сарказм неуместен.
Она вспыхнула и быстро направилась к выходу с чердака. Как он смеет с таким холодом говорить о Маргарет? Распутник, а туда же – считает себя выше других. Ханжа! Она не удивится, если он делает зарубки на столбце своей кровати. Кошмарный человек!
Услышав за спиной стремительные шаги, Анджелина пошла быстрее, но Колин успел схватить ее за руку.
– Подожди.
Она посмотрела на него.
– Я согласилась тебе помочь, потому что думала: ты заслужил право доказать свою состоятельность, – можешь на меня не рассчитывать, если так мало уважаешь собственную семью.
Он распахнул дверь соседней спальни.
– Заходи. Агнес моет лестничные перила, и мне не хочется, чтобы она нас услышала.
Анджелина зашла внутрь и обернулась к нему.
– Ты слишком легко судишь других.
От гнева у него затрепетали ноздри.
– Это я слишком легко сужу? Это вы несправедливо судите обо мне, миледи. Все, что я сделал, – просто перечислил факты, а вы делаете вид, будто знаете, как я отношусь к своим родным.
– А что я должна была подумать, когда ты так высокомерно говорил о Маргарет? Обстоятельства второй женитьбы твоего отца не имеют значения. Маркиз ее обожает, иначе и быть не может. Она принесла с собой счастье и свет в его жизнь после кончины твоей матери. Только вот чего я не могу понять – почему ты чураешься своей семьи?
– Тебе об этом ничего не известно.
Колин недавно назвал себя эгоистом, и теперь она в это поверила.
– Ты не приезжал домой с самого Рождества. Твои сестры взрослеют, даже не зная своего брата, и я подозреваю, этим ты обижаешь Маргарет.
– Я ничем ее не обижаю. У нас с ней нет близких отношений и никогда не было.
Как он может оставаться таким бесчувственным?
– И кто виноват? Ты для этого совсем не прикладываешь усилий.
– А тебе в голову не приходила простая мысль, что это она не прикладывала никаких усилий?
Анджелина покачала головой:
– Глупости!
– Я думаю, глупость – это требовать каких-то усилий от восьмилетнего мальчишки.
– То есть?
– Отец женился во второй раз, когда я жил в Итоне. Я ничего не знал, пока он не забрал меня из школы на рождественские каникулы. Он просто сообщил, что теперь у меня есть мачеха. В свои восемь лет я даже не знал, как к ней обращаться: называть ее мамой не мог, – никому и в голову не пришло объяснить мне, как себя вести, и я промучился несколько дней.
