пришел, на место поставь! – гневно выкрикнул Стефан.
– Отче, откуда у тебя образ сей? – голос из хриплого стал шипяще-змеиным.
– Бог явил.
– Ты те байки послушникам сопливым рассказывай. Откуда икона, кто принес?!
Старец молчал.
– Не гневи меня, отче. Я вам зла не желаю, благодарным быть умею, только это мое, и еще там много чего схоронено было, да кто-то руку на чужое наложил. Мне знать надо – кто.
– Так и вы то добро чай не трудами праведными нажили.
– А то не твоя забота, я за свои грехи сам отвечать стану. Откуда икона, старый хрыч?!
– Ладно скажу, – вдруг неожиданно легко сдался Стефан. Среди иноков пролетел легкий вздох. – Ну-ка дай ее сюда, вещать стану.
Игумен властно выдернул образ из рук бродника, осенил себя распятием, поцеловал серебряный оклад, сделал широкий взмах… и швырнул икону в темноту:
– Афонька, беги!!!
Ловкие молодые руки перехватили летящий образ, послушник скрылся в черном переходе.
– За ним! – заорал Твердила.
Трое бродников кинулись за беглецом.
– Мучеником решил помереть, отче? – старца обдало холодом. – Будет тебе по воле твоей.
Глава I. Мой неласковый Ольгов
Все ближе и ближе подъезжали курские дружины к родным местам. Уже шумели голыми ветками, приветствуя путников, знакомые леса, подмигивали холмы и овраги, веселей петляла дорога. И у каждого ратника в груди тревожно и радостно билось сердце: «Дом, дом, скоро дом!» Дружина князя Святослава повернула к Липовцу, отряд Александра – к Ольгову. К закату надеялись выехать к заветным воротам.
– Жалко, Масляная в пути прошла. Всю потеху пропустили, – сетовал кто-то из молодежи.
– Как там жена да детишки? – переживали бородатые мужи.
И лишь Демьян становился все мрачнее и мрачнее, угрюмо отворачиваясь от окружавших радостных лиц.
– Не грусти, Робша, – подтолкнул его под локоть князь Александр. – Наладится все. Женить тебя надо, чтобы отвлекся от думок тяжких.
– Не надо, – буркнул Демьян.
– Это ты зря. Эй, Миронег, у тебя ведь две дочки на выданье?
Дядька Миронег испуганно дернулся.
– Свататься придем, отдашь за Демьяна Олексича?
– Малы еще, не собирался я их пока отдавать, – завилял старый боярин.
– Как малы? – князь хитро прищурился. – Видел я их по осени, уж все что надо выросло. Чего ж ждать? Перестарками останутся.
– До свадьбы ли сейчас Демьяну? Горе у него, какое здесь сватовство?
– Вот и пусть жена приласкает, утешит, – напирал князь.
– Так другим уж обещаны, не удобно отказывать, обида злая.
– Скажешь – сам князь сватом пришел. Чай, поймут.
Олексич не спешил признаваться, он с мстительным наслаждением следил, как мнется и извивается ужом Миронег, пытаясь отвязаться от неугодного зятя. А ведь Демьян знал, что именно с Военежичем отец тайком сговаривался о сватовстве старшей Лукерьи, видел, как льстило тогда Миронегу породниться с самим тысяцким. А теперь он чурался жениха как прокаженного. Да и не он один. Никому не нужен бедный, ненавидимый половиной города сын проклинаемого отца.
– Ох, не знаю, – тяжко вздохнул Миронег. – Уж и не красавицы они у меня. Может Демьяну Олексичу какая другая приглянется, а ты его, княже, сватовством свяжешь?
– Если твои не красавицы, то какие ж тогда? Глаз не отвести, наговариваешь ты на дочерей своих.
Миронег нервно сглотнул.
– Не бойся, не пойду я к тебе свататься, – сжалился наконец Демьян.
– Ты что, Робша? – торопливо зашептал ему князь. – Я его почти дожал. У Миронега добра полны хоромы, а у тебя, небось, и мыши все со двора сбежали. Тебе приданое сейчас ох как пригодится, а ты – не пойду.
– Не пойду, – упрямо повторил Демьян. – Мне жена не нужна, я женат.
– Как женат?! – ахнули князь и боярин. – На ком?
Две пары глаз недоверчиво скосились на Олексича: не умом ли молодец от пережитого тронулся?
– На Агафье Федоровне, дочери воеводы вороножского.
Миронег присвистнул.
– Подженился по старине? – усмехнулся князь.
– Венчался в храме Божьем, – с достоинством ответил Демьян.
– Когда ж успел? – в глазах у Александра сквозило сомнение.
– В день, когда выезжали, рано поутру.
– И Федор тебе вот так взял да дочь единственную и отдал?
Олексич напрягся, не зная, что отвечать: «Если признаюсь, придется сказывать, как Агаша ко мне ночью пришла». Опозорить жену он не хотел.
– Так и отдал, – соврал Демьян.
Лицо князя застыло, пальцы сжали повод.
– Что ж ты ему за дочь пообещал, что он смилостивился?
«Не умеешь врать, так и не берись», – уже в который раз Олексичу вспомнилось напутствие тестя. Ладони неприятно вспотели, шея зачесалась от мягкого меха кожуха.
– Ничего я ему не обещал, – выдавил из себя Демьян, – дочь он пожалел слез ее ради. Мил я ей.
– Так он жалостливый оказался, – князь насмешливо приподнял бровь.
– Оказался.
– А что ж жену с собой не везешь? – Миронег расслабленно улыбался, не веря своему счастью.
– Некуда покуда везти. Князь отпустит, так потом съезжу за ней.
– А что ж Федор на тебя волком смотрел, не подошел на прощание, не обнял любимого зятя? – продолжал пытать несчастного Демьяна Александр.
Ну, и как выкручиваться станешь? Что придумаешь? Попался!
– Так… сговорились мы с ним… Князя Святослава злить не хотели, он ведь Буяна сватал, а Федор Евсеевич отказал, а мне дочь отдал. Вот и попросил тесть – до Курской земли не сознаваться никому, я и молчал.
– Мне-то мог шепнуть, – обиженно надул губы Александр.
– Прости, княже, – Демьян опустил голову, заливаясь румянцем стыда.
Повисла угрюмая тишина.
– И что ж ты, Робша, утром повенчался, а по полудни уж с заставы вон, так и не успел молодуху приласкать? – разрядил напряжение Военежич, озорно подмигивая Демьяну.
– Успел, на то много времени не надобно, – смущенно улыбнулся молодой боярин.
Князь с Миронегом расхохотались.
Закованный льдом Сейм вел дружину к Ольгову. Вот и город: уже видны маковки церквей, крепостные башни-костры. У Демьяна перехватило дыхание. Отчий любимый град теперь для молодого боярина – опасное место, как же так?
Дозорные издали успели рассмотреть отряд. Град встретил князя радостным перезвоном колоколов. Александр приказал замедлить ход, чтобы горожане, как положено, успели выйти ему навстречу. За ворота вывалил почти весь Ольгов. Духовные лица и бояре стояли посреди дороги, посадские теснились вдоль городни и на гребне крепостного рва. Демьян кинулся выискивать глазами мать, но так и не смог увидеть в толпе родную фигуру.
По левую руку от архимандрита Дмитровского монастыря с непокрытой головой стоял, очевидно, новый тысяцкий. Это был Ярмила – муж тридцать лет с дерзким взглядом близко посаженных глаз под мохнатыми бровями. Он важно оправлял дорогой кожух.
– Гляди-ка, нового уж
