«Вот если бы он тоже остался в Афинах и никогда не возвращался ни в Прекрасную Гавань*, ни в Тритейлион!» — продолжил про себя Агафокл, но лицо сделал сочувственное, а вслух произнёс:
— Как жаль, тётушка…
Федра ничего не ответила. Она сидела в своём любимом кресле, подперев голову рукой, в глазах её была печаль.
Агафокл
Агафокл, не желая первым прерывать тягостное молчание, отвёл взгляд от лица женщины и посмотрел в окно. Увидев настежь распахнутые ставни андрона, поёжился: «Словно он здесь, проклятый Идоменей!» Но его беспокойство прошло, когда в глубине андрона мелькнул девичий силуэт: «Наверное, Хиона там хозяйничает». Теперь мысли молодого мужчины потекли в другом направлении.
Эта белобрысая девчонка со своими дурацкими ужимками совсем его не интересовала. Худющая, с мальчишечьей стрижкой и резкими, неуклюжими движениями, она ничем не напоминала тех гладких, с округлыми формами прелестниц, что принимал он на своём ложе. Только в будущем, когда её бледное невесомое тельце нальётся сладким женским соком, она сможет рассчитывать на его внимание. Или…
Агафокл замер и перестал дышать, чтобы не спугнуть необычную мысль. Что если обратить её расположение к нему против несносного Идоменея? Влюблённая дурочка может много чего выведать о планах своего господина! Надо использовать её как лазутчика в логове врага!
Агафокл чуть не рассмеялся вслух — так понравилась ему эта идея.
Через распахнутые окна андрона невесомыми струями лился свет, на квадратных плитках пола дрожали солнечные блики, ветерок парусом надувал лёгкие летние занавески. На чёрной доске абака* ярко-жёлтым пламенем вспыхнули медовые капли, и Хиона улыбнулась им как старым знакомым: «Ну здравствуйте, паучок, мушка и жучок».
Она здоровалась с псифосами* всякий раз, как приходила в покои господина. Сколько лет прошло, а Хиона всё вспоминала ту давнишнюю историю, когда стащила электроны-псифосы* из андрона. И как Клития пыталась её защитить, взяв вину на себя, а она сама пошла с повинной к господину Идоменею, который, ко всеобщему удивлению, не только не наказал её за воровство, но и взял под свою защиту.
Что бы с нею произошло, если бы господин не проявил снисходительности к её проказам? Жалел ли он, что приблизил её к себе и позволил свободно приходить к нему в андрон? Ведь кража псифосов не была единственным её проступком. Сколько вещей испортили её неловкие любопытные руки: разбитые футляры для свитков, сами свитки — порванные, залитые чернилами; отбитые носы, головы и прочие конечности керамических статуэток; макет торгового корабля, отправленный в плавание вниз по ручью и потерпевший крушение где-то в районе посёлка рабов… Она умудрилась испортить даже клепсидру*, которую приказал установить в храме господин Идоменей для отсчёта молитвенных служб. Небольшой камень, закинутый ею в резервуар с водой, застряв в трубке сифона, навсегда остановил время в Тритейлионе.
Рассердился господин всего один раз, когда она разбила очень дорогую и редкую вазу из цветного египетского стекла. Но гнев его был вызван не потерей драгоценной вещицы, а тем, что она принялась собирать осколки голыми руками и сильно поранилась.
Хиона взглянула на свои руки — шрамов от порезов не осталось, не осталось шрамов и на сердце от действий жестоких, грубых людей, что повстречались на её пути до попадания в Тритейлион. Как тёплая ласковая волна, набегая на берег, напитывает влагой песок и очищает его от ненужного сора, так омыли и напитали её душу своей любовью госпожа Федра и господин Идоменей. И сегодня Хиона едва ли могла вспомнить о своём похитителе или о скифе Кадуе, об Агаре, предавшем её, или о рыжем перекупщике рабов, о жестокой хозяйке школы гетер или её недружелюбных воспитанницах. Давно позабыт синеглазый Пелей, и даже Тавриск, её товарищ по детским играм, став матросом на одном из кораблей господина Идоменея, почти исчез из её воспоминаний. Иногда, во сне, видела она запорошённое снегом селище в дремучем лесу, но даже это видение из прошлого не мучило её днём, не вызывало слёз и душевных терзаний. Слишком длинный путь прошла она от опушки дикого леса до сегодняшнего дня. И длина этого пути измеряется не столько расстоянием и годами, сколько эллинскими традициями и культурой, с которыми ей удалось соприкоснуться благодаря господину Идоменею, научившему её читать и писать.
Лишь однажды при упоминании о родном доме она расплакалась так, что господину Идоменею пришлось долго её утешать. Он объяснял как пользоваться картой, и, указав на рисунок, обозначавший на пергаменте* лес, сказал, что, должно быть, где-то здесь находится её селище. Она, маленькая наивная девочка, надеялась увидеть на рисунке знакомые очертания землянки и, ничего не найдя, очень расстроилась.
Хиона закусила губу, чтобы не рассмеяться. Какой невеждой она раньше была! Когда-то, стремясь завоевать симпатию господина, она читала всё подряд, не всегда вникая в смысл прочитанного. Не сразу пришло осознание, что учёба сама по себе увлекательное занятие. Это как вступить в незнакомый тёмный лес, в который со временем становится понятным и привычным.
Но сейчас всё по-другому!
Перед отъездом господин Идоменей наказал ей изучить трактат о небесных светилах некого Анаксимена*, мудреца из Милета*, и составить своё мнение о нем. Но сегодня она пришла сюда не за трактатом. Госпожа поручила ей хорошенько проветрить господские покои, переживая, что за время холодного, дождливого лета помещение андрона отсыреет и в нём заведётся плесень.
Пока в господских покоях гулял ветер, Хиона взяла метёлку из лёгких птичьих перьев и принялась осторожно обмахивать ею мелкие вещицы, что занимали несколько полок у стены. Походя она открывала крышки ларей и сундуков и ощупывала лежащие в них вещи, не влажные ли они. Девушка скинула сандалии ещё у порога, и теперь, босая, легко кружилась и пританцовывала, высоко поднимаясь на пальцах ног. Тонкая ткань хитона то раздувалась от её движений, то плотно закручивалась вокруг тела. Волосы распушились, несколько прядей упали на лицо, и Хиона встряхнула головой, чтобы откинуть их назад. Её причёска снова стала короткой в угоду господину, который однажды сказал, что соскучился по её детским кудряшкам. В этот же день она без жалости остригла косу, что успела отрастить за время жизни в Тритейлионе.
— Хиона! — голос Агафокла прозвучал совсем близко.
От неожиданности рабыня остановилась, не закончив танцевальный поворот. Она замерла на месте и попыталась определить, откуда исходит зов. Отсутствие обуви помогло ей двигаться бесшумно. Хиона отбежала к стене и, присев, спряталась за большим ларём. Девушка слышала, как Агафокл ходил вокруг андрона, но внутрь, к её огромному облегчению, так и не вошёл. Даже отсутствуя, господин Идоменей сохранял неприкосновенность своего жилища.
2.
Много чего узнал Зел о молоденькой рабыне с тех пор как приехал. В посёлке о ней говорили с восхищением: красива и бела, словно нимфа; с добрым, нежным сердцем; во время праздников и гуляний опекает поселковых детишек, чтобы они не пугались рёва жертвенных животных и женских криков; почти каждую декаду* в сопровождении ещё двух рабынь из гинекея приходит в посёлок с большими корзинами подарков, чтобы поздравить родильниц и новорождённых; со всеми всегда приветлива и любезна; записывает острой палочкой в табличку просьбы женщин и передаёт их хозяйке поместья, ни про кого ни разу не забыла…
Даже уговорила господина Идоменея вызвать лекаря из города, чтобы излечить хворь одной старушки, которой не смогла помочь местная знахарка. Старушка умерла, но рабы теперь чуть ли не молятся на девушку и бегут к ней со своими просьбами, стоит той появиться в посёлке.
Ещё Зел услышал рассказ про какого-то местного дурачка, который, напившись, зачем-то утащил из кузни наковальню. Далеко вор не ушёл, притомившись от тяжёлой ноши, уснул в саду, устроив голову на украденной железке. По закону поместья ему положен был кнут, но во время наказания в посёлок пришла Хиона и, увидев расправу, опять же, уговорила хозяина пощадить раба.
