что знаю. Второй такой честной и благородной души, как Франческа, не сыскать в целом свете. Моей жене она как сестра, и я слышал о ней всевозможные истории – некоторые и пересказать нельзя. Она упряма, не лезет за словом в карман, ругается как извозчик, обожает командовать; по большей части она просто заноза в заднице – но будь я проклят, если она сердце свое не вырвет из груди и не отдаст любому из близких, кто попросит. Она помогала Александре закапывать убитого врага; она защищала Сесилию и мою дочь, рискуя собственной жизнью. Она отправилась на войну только ради памяти о тебе, Чандлер, – и не знаю, случалось ли мне встречать хоть одного мужчину, что сражался бы так самоотверженно, бесстрашно и решительно. Так что, слыша твои предположения, что она присвоила имя убитой графини лишь из желания наслаждаться роскошью, не знаю, смеяться или плакать над твоей глупостью!
Чандлер обернулся к нему, сжимая кулаки. Ярость, казалось, сочилась сквозь поры его кожи.
Но, взглянув в лицо Рамзи и прочтя в нем только понимание, вдруг осознал, кто же на самом деле заслуживает гнева.
Он сам.
Рамзи задумчиво покачал головой.
– Не так уж много на свете людей, которых я терплю, – заключил он, – и еще меньше тех, о ком могу сказать, что они мне дороги. Но эта женщина добилась от меня почти невозможного. Уважения.
Дрожь прошла по телу Чандлера; последние укрепления его сердца рушились под тараном истины.
– Рамзи, она может меня уничтожить! – прошептал он.
– Она может спасти то, что от тебя осталось, и ты это знаешь. – С этим он надел шляпу и двинулся к дверям, однако остановился на пороге. – Если хочешь знать, любовь из вас обоих сделала дураков.
– Как это? – быстро спросил Чандлер. Ему вдруг стало очень важно узнать, что это значит.
Больше не все равно.
Быть может, он снова жив?
– Она тут творит такое, чего бы я никогда за ней не заподозрил, хоть проживи сто лет!
И умолк, скотина такая, наслаждаясь драматической паузой.
– Да что? – не выдержал Чандлер. – Что она такое делает?
– Сбежать решила!
Настало время уезжать.
Давно пора, думала Франческа; она и так слишком долго ждала, сама не зная чего. Какого-то продолжения. Быть может, чуда.
Хоть одного слова.
Опавшие листья хрустели под ногами, как кости; она поднималась по каменным ступеням на крыльцо бывшего особняка Мон-Клэр. По ту сторону искореженных дверей больше не ждал величественный дом – лишь почернелый, скорченный, полуразрушенный скелет дома.
Осень всегда грустна, но такой печали в осеннем воздухе Франческа не чувствовала уже много лет. Пожалуй, и никогда. Стоял холодный ноябрь, и с губ срывались облачка пара, когда она медленно шла по мраморному холлу, когда-то белоснежному – теперь все здесь было покрыто густым слоем копоти и грязи, нанесенной ветрами и дождями за двадцать лет.
Кровавый Совет, как видно, питал слабость к поджогам особняков: сперва Мон-Клэр, затем дом Сесилии.
Что ж, на этом их «подвиги» окончены. Да и самого Кровавого Совета нет – и больше не будет.
Прежде Франческа сюда не возвращалась, с того самого рокового дня. Не хотела возвращаться и сейчас.
Но ей показалось правильным попрощаться. А могилы на кладбище, где она поставила памятники отцу и матери, были пусты, как пуст и семейный склеп Кавендишей.
Все они упокоились здесь: Франческа, Фердинанд, ее родители, множество слуг – по большей части хороших, добрых людей, которых она любила. Прах к праху, пепел к пеплу. Здесь все, что от них осталось; здесь все воспоминания.
Проходя там, где прежде были кухни, Франческа обещала себе, что вспоминать будет только хорошее.
Плита, разумеется, осталась на своем месте, и Франческа задумчиво провела пальцами по ее ржавому покореженному остову. Потом вышла в холл, к белокаменным колоннам, ныне подпиравшим только небеса.
Почти все вокруг густо заросло плющом и иной зеленью. Франческа пробиралась по руинам, и ей казалось, что она навещает обломки былых, давно забытых времен, а не собственное прошлое.
Прошлое, которое теперь придется оставить позади. Навсегда – если хочет что-то сделать с той жизнью, что у нее еще осталась.
С тех пор, как несколько месяцев назад Чандлер вихрем вылетел из ее жизни, Франческа почти ни на день не оставалась одна. Александра и Сесилия постоянно были рядом: приезжали в гости, таскали с собой на балы и приемы, делали все, чтобы ее отвлечь и развлечь. До сих пор она не вполне понимала, как любят ее подруги, насколько самоотверженно готовы заботиться о ней.
Как же она любила их за это!
И как они сводили ее с ума! Под конец Франческа готова была на них кидаться. Вовсе не желая того, они постоянно напоминали, как она несчастна, достойна жалости, одинока. Их счастье снова и снова говорило о том, как пусто ее существование теперь, когда его не заполняет месть.
И нет никого, с кем можно идти по жизни вместе.
Нет, лучше всего уехать, хотя бы на некоторое время. Например, вернуться на восток – в Карпаты. Убраться подальше от шума, вони и огней большого города, забыться среди величественной первобытной природы.
Быть может, там она обретет себя. Ту, кем стала теперь.
Много дней после разрыва она ждала, что Чандлер вернется. Когда он так и не появился – начала ждать полицию. Думала, у нее отнимут все, быть может, арестуют.
Пожалуй, она это заслужила. Грех, совершенный с добрыми намерениями – все равно грех, и ложь остается ложью.
Но Чандлер оказался порядочным человеком. Или, быть может, так прочно о ней забыл. Этого она не знала. В конце концов, теперь он может претендовать на все ее владения. Формально все принадлежит ему. Благодаря махинациям отца он сделался ее наследником. Точнее, наследником Мон-Клэров. И легко может стать дважды графом.
А может быть, ей лучше самой все отдать? Отказаться в его пользу и от титула, и от земель. К чему оставаться хозяйкой на пепелище? В этом больше нет смысла.
Она посещала каждое судебное заседание по делу Лютера Кенуэя, надеясь увидеть там Чандлера. И несколько раз видела, но он упорно не поднимал глаз.
А она смотрела, не отрываясь. Впивала каждую черту его лица, как приговоренный к смерти впивает последний луч солнца, последний клочок неба в зарешеченном окне.
После того, как Кенуэя повесили, Чандлер унаследовал титул графа Девлина. Однако Сесилия рассказала, что в лондонской резиденции графа он почти не появлялся – и Франческа сразу поняла почему.
Не хочет жить среди призраков.
Задумавшись, она вдруг обнаружила себя в библиотеке Мон-Клэров, у разбитого окна, откуда когда-то открывался вид на лабиринт. Но лабиринта – ее детского убежища – давно уже здесь не было.
«Убежище»… Это слово заставило ее повернуться к камину. Он сохранился почти целым. Словно наяву услышала она, как отдаются эхом от кирпичных стен голоса двух перепуганных детей, мальчика и девочки. Конечно, это просто воспоминания.
Когда-то каминная полка казалась ей высокой, как папа – а теперь, чтобы пролезть под нее, пришлось пригнуться. Стоя в камине, она едва могла поднять вверх руки. Какими же маленькими были они оба, когда уместились здесь вдвоем! Маленькие
