меня за руку и ввела в дом. Напоила своим чаем, а потом потащила на кухню, заставила своих родителей меня накормить и найти мне спальное место. Одному лакею приказала, чтобы он одолжил мне штаны своего сына. А мне приказала ложиться и отдыхать. И никто не мог тебя ослушаться.
Она совсем об этом забыла! Нет, не о том, как впервые его увидела – это помнила всю жизнь. О том, что было дальше.
Он обнял ее лицо обеими ладонями, так осторожно и нежно, словно держал в руках драгоценное сокровище.
– Оглядываясь назад, я помню только тебя, – продолжал он. – Помню, как ты цепляешься за меня в каминной трубе. Как бежишь рядом со мной. Та пуля в ногу – она предназначалась для меня. Ты всегда старалась меня спасти, хотя бы от ночных кошмаров. Ты откладывала для меня лишнюю мятную конфетку, ты оставляла свои дела и шла вместе со мной чистить фонтан, потому что знала, как мне это неприятно. Знала, что я боюсь воды. А потом всю свою жизнь посвятила тому, чтобы отомстить за меня… и за них всех. – Он обвел жестом руины вокруг. – И когда я решил, что наконец нашел свою прекрасную даму… сделала все, чтобы второй раз я ее не потерял.
Дыхание ее замирало в груди, сердце билось с перебоями.
– Я не могу не думать о том, чего тебе стоило столько лет хранить эту тайну. Эта тяжесть на плечах, этот постоянный страх…
Так и есть – и эта тяжесть давила на нее сейчас, сжимала горло, не давала заговорить.
Он поднял на нее глаза – в них отражалось сердце.
– Это и есть любовь… теперь я это знаю.
Что он говорит? Неужели наконец понял всю глубину ее преданности? Не желая, чтобы он убирал руки, она сжала его запястья, хотела заговорить, но не могла. Пока не могла.
Кажется, он ее понял.
– Знаю, я слишком долго думал… знаю. Я… мой отец решил растоптать меня в последний раз – и использовал для этого тебя. Пока он был жив, я не мог с этим примириться. А потом… просто не мог представить, что ты захочешь дать мне еще один шанс. Я привел в порядок дом, закончил все, что мы вместе начали. И все это время хотел, чтобы ты была со мной. Я понял, что ты права: с самого начала ты была на моей стороне – а когда настал мой черед, я тебя подвел.
Она покачала головой, готовая ответить, что вовсе не сердится, что так счастлива, что он наконец все понял! Только… почему же так долго? Слишком долго! Он едва ее не потерял.
– А потом Рамзи сказал, что ты уезжаешь…
Она молча кивнула. Как объяснить? Как сказать, что не могла оставаться с ним в одном городе, в одной стране – и не быть рядом?
Черты его смягчились, глаза наполнились глубоким чувством.
– Никогда я не переставал думать о той девочке, что держалась за меня, прячась в каминной трубе. И теперь… у меня есть для нее предложение. Для Пиппы, для Франчески – как бы она себя ни называла. Я стану тем, кем она хочет меня видеть. Тем, кого она полюбила. Быть достойным такой женщины невозможно, но я попробую. Вот все, что знаю: шпион я, негодяй или граф – неважно. Если она не принадлежит мне – я нищий. Если я не принадлежу ей – я никто.
Франческа бросилась к нему и упала в его объятия. Она не плакала – только дышала глубоко, полной грудью вдыхая его запах, словно возвращаясь к жизни после долгих месяцев пребывания в царстве мертвых.
Одной рукой он откинул со лба ее волосы, другой погладил по спине.
– Прости меня! Черт, прости! Я был таким слепым идиотом…
Говорить она по-прежнему не могла – и сделала то, что всегда делала Франческа в подобных случаях. Прижалась к его губам.
Поцелуй отворил двери ее сердца и души; боль, и страх, и тоска, и мучение вылетели из-за решеток и стаей воронов растворились в небесах. Вкус Чандлера стал вкусом прощения, и ласки, и еще множества радостей, которые оба прежде считали для себя запретными и недостижимыми.
Например, дома.
Наконец она оторвалась от его губ – и теперь нашла слова:
– Я… мне было невыносимо что-то скрывать от тебя! – заговорила она, гладя его по щеке. – Ты единственный живой человек, перед которым мне может быть стыдно. Моя любовь каким-то образом дала тебе власть надо мной – и, признаюсь, я вела себя как последняя трусиха: боялась признаться из страха, что ты меня упрекнешь, и это будет слишком больно.
Она глубоко вдохнула, и вздох ее вырвался наружу холодным белым облачком.
– Я не могу забрать назад все, что сделала… всю свою ложь…
– Я тоже, – посерьезнев, ответил он.
– Как ты думаешь, – задала она последний вопрос, тяжким грузом лежавший на сердце, – мы сможем любить друг друга настолько, чтобы снова друг другу довериться?
Несколько мгновений он пристально вглядывался в нее, затем глаза его вспыхнули теплым светом.
– Теперь я начинаю понимать: доверие – зеркало любви. Одни начинают с чистого листа, но другие… им приходится строить свою любовь на руинах, разгребая завалы и просеивая мусор. Трудная задача. Но, если кто-то не боится трудностей и готов к испытаниям – это мы. Согласна?
Она смотрела на развалины дома, где прошло ее детство – и сердце, казалось, росло, росло, заполняя всю грудь и вытесняя страх, что все это не взаправду и может вдруг закончиться.
– Скажи, что ты этого хочешь! – взмолился Чандлер, покрывая ее лоб, брови, веки, виски быстрыми поцелуями, которые спускались все ниже. – Скажи, что мы построим новую жизнь на руинах старой. Скажи, что это возможно! Чем соблазнить тебя, чтобы ты согласилась разделить со мной жизнь? Знаешь, я ведь теперь человек совсем не бедный!
Прежде чем он успел снова завладеть ее губами, Франческа шутливо оттолкнула его.
– С тобой я соглашусь жить и под корнями дерева, и ты прекрасно об этом знаешь! Только один, последний вопрос…
Она ощутила, как он напрягся.
– Как же мне теперь тебя называть? – спросила она. – Лютер?.. Конечно, нет. Да и к имени Деклан ты, кажется, так и не привык.
Глаза его блеснули, уголок рта приподнялся в усмешке.
– Так ты не слышала? Я официально сменил имя на «Чандлер». Чандлер Бофор де Кланфорт-Кенуэй, девятый граф Девлин.
– Не может быть!
– Так и есть.
– Но почему? Что значит для тебя имя Чандлер? Я так и не знаю.
– Если помнишь, так звали вашего с Франческой любимого пони. Он умер, когда вам и десяти не было.
– Да, но… погоди, ведь фамилию ты себе придумал до этого!
Он покачал головой.
– Когда ты поила меня чаем, вы с Франческой болтали без умолку – и упоминали этого пони. Потом я уснул, не успев никому ничего толком объяснить. А наутро, когда проснулся, меня спросили, кто я такой, и надо было выдумать какую-то фамилию… я взял первое слово, которое подвернулось на язык.
– Как неромантично! – поддразнила она.
– А официально я так назвался, потому что для тебя всегда был Чандлером. Деклан Чандлер или Чандлер Элквист – всегда ты знала меня под этим именем.
Она кивнула, вдруг поняв, что это очень даже романтичный жест.
– Я была Франческой дольше, чем кем-либо еще. И, пожалуй, не хочу, чтобы она умирала. Пусть
