перехватить его тут, на улице, а не идти звонить в квартиру. Если он отошьет меня при родителях, я такого позора не вынесу. Но запрещаю себе об этом думать. Решимость моя сильна, а вот уверенность и так стремится к отрицательному значению. Лишние рассуждения только усугубят мое нервозное состояние, и я могу трусливо сбежать, не дождавшись Никиту.
Не желая, чтобы Юлька стала свидетельницей нашего разговора и, скорее всего, моего унижения, я прошу ее уехать. И вовремя – едва "Мазда" заворачивает за угол дома, с другой его стороны во двор въезжает машина Никиты. Я планировала ждать его, заняв одну из качелей на детской площадке напротив подъезда, но не успеваю туда дойти. Когда он проезжает мимо, к парковочному карману, я укрываюсь за домиком, боясь, что, заметив меня, он может передумать и снова уедет. Одновременно и сомневаясь, что Белов станет бегать от меня по всему городу. Скорее, просто грубо пошлет, отбив всякую охоту его преследовать.
Отгоняю яркую картинку, что услужливо подкинуло мне воображение, иллюстрируя последнюю мысль, и отважно шагаю к "Форду" – Никита задерживается у открытого багажника, что мне на руку. Он копошится внутри, и мне удается подойти к нему незамеченной.
Остановившись у правого заднего крыла, я максимально спокойно говорю:
– Никита, выслушай меня, пожалуйста. То, что ты видел, просто ерунда. Ничего не значащая фигня, которая никогда больше не повторится. Просто у человека проблемы, и нужна была дружеская поддержка.
Я стараюсь сразу выложить всё, что имею, зная, что другой возможности высказаться он может мне и не дать.
Его рука, тянущаяся к чемодану с инструментами, замирает на полпути и повисает в воздухе. Он не оборачивается и ни одним мускулом на лице не выказывает испытываемых от моего внезапного появления эмоций. Ни раздражения, ни удивления, ни злости. Даже глазами в мою сторону не косит.
Через пару секунд так же молча отмирает и продолжает прерванное движение. Как будто меня нет. Достает из чемодана какую-то пластиковую коробку – в похожей мой папа хранит сверла для дрели – и, вернув кейс на место, закрывает багажник. Обходит машину с противоположной от меня стороны, хотя к подъезду ближе и удобнее пройти с моей, но он демонстративно дистанцируется.
– Никита, игнорировать меня не выход. Кому от этого лучше? Ты же сам говорил, что обо всем нужно разговаривать. Почему сейчас отказываешься меня слушать?
– Я говорил не только это, но ты предпочитаешь помнить только то, что выгодно тебе, – не останавливаясь, бросает он подчеркнуто холодно и равнодушно.
– Не веди себя как ребенок, – не выдерживаю я и срываюсь на почти крик.
Догадываюсь, как глупо выгляжу, плетясь за ним хвостом и едва не цепляясь за руки, как попрошайка. А еще хочу видеть его реакцию. Поэтому ускоряю шаг и, забежав вперед, встаю перед ним. Он, к счастью, тоже останавливается. Неужели все же выслушает?! Я почти не дышу и стараюсь не выдать в голосе охватившее меня отчаяние. Я понимаю, что это мой последний шанс оправдаться перед ним.
– Я помню все, что ты мне говорил про подобные ситуации. И очень жалею, что не восприняла твои слова буквально, иначе обязательно бы тебя предупредила о сегодняшней встрече. Просто не подумала, что эта ситуация того стоит.
Тут я, конечно, вру. Сама это понимаю и под его тяжелым взглядом свой невольно отвожу. Но немедленно одергиваю себя и, заставив снова посмотреть на него, успеваю заметить понимающую с ноткой презрения усмешку, скользнувшую по ярким губам.
– Ну вот и поговорили, – заключает он едко и просит: – Не звони мне, не заставляй менять номер. Ты свой выбор сделала.
– Это не выбор, это случайность, – отчаяние все же прорывается наружу. – Я…
Но он уже не слушает. Аккуратно обойдя меня, ничем не задев, уверенным шагом идет к подъездной двери. Я разочарована и раздавлена второй подряд неудачей, и у меня даже нет сил на то, чтобы обернуться вслед за ним и, может, еще что-то сказать. Попытаться его остановить. Я лишь поворачиваю голову, провожая его взглядом.
Уже зайдя в подъезд и закрывая за собой дверь, он вдруг останавливается, делает шаг назад, задерживаясь в проёме:
– Ты из-за него выясняла рамки дозволенного?
– Что? – не понимаю я.
– После того шоу по радио ты расспрашивала меня, что можно, а чего нельзя делать в отношении других парней. Очень настойчиво расспрашивала. Ты уже тогда планировала эту "дружескую поддержку"? – на последних словах он делает язвительное ударение.
– Что? Нет! Какое планирование? Он мне сегодня только позвонил. Когда мы сидели с Юлькой в кафе. Она всё слышала.
– Ну, конечно, слышала. И подтвердит. Твоя Юлька и под присягой подтвердит, что ты, например, единорог. Потомственный. Ладно, ты высказалась. Я послушал. Просьба все та же – не звони.
Он все же закрывает за собой дверь. Я слышу, как тихо щелкает автоматический замок, и заставляю себя уйти.
*
Выйдя из двора, медленно плетусь на остановку, но передумываю и решаю вызвать такси. Сейчас я не в том состоянии, чтобы идти пешком, и от мысли об общественном транспорте все во мне восстает и протестует. Я жалею, что прогнала Юльку. Хотя нет, хорошо, что она не видела этой сцены. Надеюсь, никто ее не видел. Я бы и сама не хотела ни видеть, ни участвовать.
Останавливаюсь посреди тротуара и открываю желто-черное приложение, но слышу сигнал клаксона на мотив "Seven Nation Army", любимой песни Шефер, и вскидываю глаза.
Ее машина стоит у края дороги, окно открыто, и подруга приглашающе мне машет. Я бегу и снова сажусь в "Мазду".
– Ты должна была уехать.
– Я и уехала, но через пару кварталов отсюда на светофоре заметила, что ты оставила рюкзак. Пришлось вернуться. Успела увидеть, как ты понуро бредешь на остановку и поехала за тобой. Что у вас случилось, что тебя как плитой придавило? Ты даже будто ростом меньше стала…
Я качаю головой. Но не вижу смысла отнекиваться и отмалчиваться, поэтому признаюсь:
– Никита видел, как Дэн меня обнял, и не пришел от этого в восторг.
– Вот черт! Че, прям обнимались? Реально?
Объясняю ей на словах, как именно Дэн обнял меня, сидя на лавке.
– Да уж. Очень интимное объятие, я бы Антуану такого тоже не спустила. Прости… – спохватывается подруга.
– Да ладно, твои слова ни на что не влияют. Сама понимаю, как это выглядело. Какая же я дура!
Я закрываю лицо руками и склоняюсь к коленям. Ужасно хочется зарыдать, но глаза нездорово сухие, поэтому их нестерпимо жжет.
– Да брось ты, Кир, драму
