— В тот вечер рухнуло все. Ты вышла ко мне вся в слезах, измотанная, несчастная, бесконечно уставшая. Плакала, и говорила, что больше так не выдержишь. Что не можешь разорвать сердце надвое. Что останься ты со мной — умрешь от горя из-за того, что от тебя отречется собственная семья, а если отвергнешь меня — тут и так понятно, — Димитрий выдохнул. — Ты любила меня безумной любовью.
— И что было дальше? — пробормотала я.
— Мне в голову пришла идея. Можно сказать, гениальная. Одобренная всеми твоими родственниками. От нее было худо мне одному, но разве это кого-то интересовало? — Супруг откашлялся. — Да, я стер тебе память. Все воспоминания обо мне. Всю твою любовь. Я знал, что это необратимо, но тогда я больше о тебе думал. На следующее утро ты проснулась веселой и благополучной, а я нашел своего отца мертвым в его постели.
— Я даже не знаю, что сказать, — несмело встряла я в его монолог. — Я не знала твоего отца, но знаю каково это — остаться без семьи. Прими мое несвоевременное сочувствие. Мне правда очень жаль.
— И ты не скажешь, что я чудовище, влезшее в твою голову? Я не имел на это права. Твои воспоминания — это уж точно то, что принадлежит тебе одной.
Я пожала плечами.
— Ты поступил так из любви ко мне — я не могу осудить этот поступок. Если бы не твое вмешательство, я, вероятно, и вправду бы умерла от горя.
Димитрий криво усмехнулся.
— Как бы там ни было, на следующий бал, где должна была присутствовать ты, я явился. Это оказалось торжество в честь младшего сына судьи Тёрнера.
— Я помню это! — вскрикнула я. — Ты тогда наблюдал за мной из-за колонны.
— Стоило немалых сил не оторвать голову этому сопляку прямо там. Я видел, с каким нескрываемым вожделением он на тебя смотрел. Словно ты уже ему принадлежишь, — тень ли скользнула по щеке Димитрия, или это желваки? — Это больно было видеть — он весь вечер обнимал тебя, твердил о любви, танцевал лишь с тобой.
— Да, — откликнулась я. — Хорошо это помню.
— Чтобы у тебя не возникло вопросов из-за меня, твой отец решил представить меня тебе. Вторично я наблюдал, как гордо ты пересекаешь зал, подходишь ближе, смотришь мне в глаза. И ни тени узнавания. Ни капли интереса. Мистер Линтон откровенно злорадствовал. Ты равнодушно склонилась в реверансе, и отправилась дальше танцевать с младшим Тёрнером.
— И это я тоже помню, — чуть ли не проплакала я.
— Я всегда делаю свою работу хорошо, — с несчастным видом произнес муж. — Поэтому тебя и не думал винить. Вернулся в Альвион. На балах больше не появлялся. Думал, смогу забыть тебя и все эти счастливые месяцы. Пытался забыться в других женщинах. Ничего не полу…
— Чтоо? — я даже не сразу поняла, почему так воспламенилась. — Ты был с другими женщинами?
Муж даже рассмеялся.
— Ты больше не принадлежала мне, и не было надежды, что мы будем вместе. Или я должен был до конца жизни довольствоваться одними воспоминаниями о тебе?
— Нет, конечно, — покраснела я. — Просто… неприятно. Извини.
— Твой отец признался, что не собирается тебя отдавать Зейтуну лишь через два года после этого. Последствия его действий известны.
— Знаю, — с досадой молвила я.
— Разве я мог оставить тебя одну, беззащитную, у бабки, которая тебя ненавидит? Да и Зейтун вскоре нашел бы тебя. Тогда существовало бы два варианта развития событий: он или добил бы тебя, или взял в жены.
Но даже угроза стать женой Зейтуна не пугала меня так, как следующая догадка.
— А ты, — несмело начала я, — был с другими женщинами… после нашего венчания? — боязливо закончила.
Димитрий смотрел на меня, наверное, целую минуту. Эмоции на его лице сменяли друг друга: недоумение, удивление, даже надежда. В конце — концов он без тени улыбки произнес:
— Нет. Я жду тебя, Джейн. — С этими словами он наклонился ко мне еще ближе, чем был. Я чувствовала его дыхание. — Но разве тебе есть до этого дело? Ты ведь меня не любишь. Мне, видно, никогда не добиться от тебя былых чувств, правда?
Где взять смелости и сказать ему что он не прав, я не знала. Чувства, что обуревали меня, оказались совершенно противоположными тем, что он озвучил. Казалось, теплый золотой песок рассыпался по жилам, согревая, открывая эту цветущую любовь, вторичную, вызванную тем же человеком, возможно даже более сильную, чем первая. Впервые я полюбила его по воле случая, но второй раз стал заслуженным — он приложил к этому не одно усилие, дав мне дом, дав мне покой в этом доме, свободу, не навязываясь, помогая, лелея, любя, наконец.
Совладать с собой я не могла, да и не хотела. Он удивился, когда я дрожащей рукой дотронулась до его щеки. Думаю, еще больше он удивился, когда я сама, медленно и осторожно, прикоснулась к его губам — всего чуть-чуть! — но этого хватило. Долгий, упоительный поцелуй был не моей заслугой — супруг бережно обнял меня, не задевая рану, не отпуская дальше нескольких дюймов, а выглядел как умирающий от жажды, которому наконец-то дали доступ к воде.
Я не знаю, сколько это продолжалось, но мне было так уютно с его объятиях, что окончания и не хотелось. Руки сами тянулись обнять его. Разум до того затуманился, что я даже не подумала сопротивляться, когда муж стал опускаться ниже, целуя шею, ниже, и ниже… пока не попал локтем прямо по моей ране.
От дикой боли я непроизвольно отстранилась, сдерживая болезненный крик, зажмурив глаза, сжав руки так, что ногти впились в ладони. В подобной позе я просидела не меньше минуты, прежде чем боль стала утихать, и я открыла глаза, полные слез. Димитрий с каменным выражением лица помог мне прилечь на подушку, а когда я облегченно выдохнула, он, кажется, сделал то же самое.
— Дженни, прости меня, — супруг опустился над моим лбом, и, тяжело дыша, запечатлел на нем поцелуй. — Я забылся. Слишком распалился.
Я и не думала его осуждать — сама ведь опьянела от тех прикосновений, и хотела было заверить, что все в порядке, но в голову пришла до того чудовищная мысль, что уж тут я не сдержала вопля ужаса.
— Что? — в ту же секунду спросил муж. — Что ты себе уже придумала?
— Я не придумывала, — пораженно отвечала я. — Ответь пожалуйста, из музыкального зала меня забрал ты?
— Сам на руках вынес, — подтвердил муж.
Я почувствовала, как заалели щеки.
— И рану бинтовал тоже ты?
— А кто же еще? — не понял Димитрий.
— Ты… ты снял с меня платье?
Тут, кажется, я смогла донести до него свою мысль, ибо углядела его улыбку, нахальную и самоуверенную.
— А ты думала, я забинтую рану поверх одежды? Снял я с тебя платье… и все что под ним было, тоже, — подтвердил он, улыбаясь все шире.
Мне казалось, я умру от стыда прямо на той кровати.
— Да ладно тебе, Джейн, — посерьезнел муж. — Ты истекала кровью. Было не до созерцания твоих прелестей. Я почти не смотрел.
Почти не смотрел! Боже, лучше бы я умерла.
— Кажется, самое время оставить тебя в покое, — изрек сероглазый граф потрясающую мысль, снова целуя меня в лоб, поднимаясь и уходя.
Я со спокойной душой стала ощупывать распухшие от поцелуев губы. Такое странное ощущение… необыкновенное. Я надула их, куснула нижнюю, и тут увидела Димитрия у дверей. Супруг беззвучно хохотал, опершись на дверной косяк. Щеки вновь заполыхали румянцем.
— Не так уж это и страшно, правда? — преодолев смех, спросил он. И я, хоть и глядела на него полным укоризны взглядом, не смогла не улыбнуться.
Муж ответил улыбкой еще теплее.
— Люблю тебя, Джейн, — молвил он и вышел.
Глава 7. Горячий вечер
Стараниями многочисленных слуг, а прежде всего благодаря лекарствам моего супруга, я выздоравливала скорее, чем ожидала. Уже через неделю боль стала терпимой, что позволило мне наконец-то встать с постели, а еще через несколько дней и она пошла на убыль. У меня появилась возможность выяснить, где я пролежала столько времени. Как оказалось, крохотная комнатушка, в которой я пришла в себя и есть той самой лабораторией моего мужа, о которой некогда упоминала Джослин; стол с переплетением трубок и странных сосудов, на который я той ночью обратила внимание — чуть ли не главное сокровище Димитрия; а постель, на которой я выздоравливала — его личная кровать, где он спал, не пожелав обжиться в тех чудных покоях, предназначенных для нас двоих.
