отсюда. Готов загладить свою вину любым способом. Любым. Вообще любым.
Он так рвался загладить свою вину, что почти выпрыгивал из штанов… ой, то есть из юбки. Если бы пояс верности еще болтался на его члене, то сейчас навесной замочек радостно стучал бы по прутьям клетки.
Ну точно щеночек. Собаки при виде хозяйки счастливо виляют хвостом, а мужчины кое-чем другим.
— А раз хотите, то попросите, — моя улыбка превратилась в хищный оскал. — Попросите как следует.
— Вытащите нас отсюда, умоляю, — А’алмар подошел к стенке рва и протянул ко мне руки, грязные, все в земле. Разводы грязи украшали и его красивое лицо, и влажные растрепанные волосы, и одежду, которая за время их недолгого ночного путешествия успела обзавестись фигурными отверстиями для проветривания. — Умоляю, госпожа.
Забавно. А’алмар вроде бы унижался, но при этом униженным не выглядел. Стоя на дне ямы, по щиколотку в земле, весь мокрый и чумазый, он смотрел на меня взглядом соблазнителя и повторял свои горячие мольбы с придыханием — так любовник шепчет на ушко непристойности.
О Многоликая! Похоже, сняв с этого мужчины пояс верности, мы разбудили чудовище. Может, не надо было выпускать удава из клетки?
— Возьмите, возьмите меня отсюда.
— Ты хотел сказать: «Достаньте»? — усмехнулась я.
— Да, возьмите меня.
Бедняга Э’эрлинг, наверное, устал качать головой и закатывать глаза. Его щеки пылали от стыда за поведение друга.
— Ну уж нет. Я хочу, чтобы меня попросил он, — я кивнула в сторону Эха. — Искренне и с чувством.
А’алмар погрустнел и уставился на приятеля требовательным взглядом, мол, давай, проси, искренне и с чувством, а то я тебе устрою. В ответ упрямец поджал губы и отвернулся.
— Ну не хотите, как хотите, — я спрятала спасительную веревку за спину. — Тогда счастливо оставаться. Наслаждайтесь своим новым уютным домиком. Говорят, вечером снова будет дождь.
Я немного помедлила на краю ямы, потом сделала вид, что ухожу. Два шага в сторону — и снизу раздалось вымученное: «Помоги нам… пожалуйста».
Э’эрлинг выглядел так, словно его пытают. Словно ему соски выкручивают раскаленными щипцами.
— Искренне и с чувством, — напомнила я, поигрывая в руках веревкой.
— Я же сказал пожалуйста! — возмутился эльф. — Помоги нам, пожалуйста. Вытащи нас отсюда. Пожалуйста. Скинь нам эту проклятую веревку. Пожалуйста, — он набрал полную грудь воздуха и ворчливо повторил: — Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.
Что ж, просил он и правда искренне. Искренне злясь. И с чувством. С чувством ненависти и оскорбленного достоинства.
— Хорошо, а как ты собираешься загладить свою вину? Твой приятель обещал сделать это любым способом. Любым. А ты?
Надо было видеть лицо этого ушастого гордеца. Он весь побагровел, надул щеки и сверкнул глазами. Из его груди вырвалось нечто среднее между шипением змеи и свистом закипающего чайника.
Она все-таки скинула им веревку, эта проклятая эльфоедка. Э’эрлинг до последнего сомневался, стоило ли просить ее о помощи, но самим из ямы им было не выбраться. Ничего, у них еще будет шанс сбежать. Главное, его не упустить.
«И чтобы нас не съели раньше, чем этот шанс представится», — с холодной дрожью подумал Э’эрлинг, карабкаясь по канату наверх.
Наконец оба эльфа выбрались из ловушки и построились вдоль ее края перед улыбающейся ситхлифой. Та внимательно оглядела пленников, плачевное состояние их одежды, корку засохшей грязи на их лицах, и покачала головой.
— Мыться, — приказала она командным тоном.
— Слышал? Она хочет нас вымыть, — зашептал Э’эрлинг другу, когда злодейка отвернулась и зашагала обратно в лагерь, предполагая, что они последуют за ней беспрекословно, как барашки на веревочке. И они последовали. Как эти самые барашки. Мысль о побеге всколыхнулась внутри и погасла, как искра костра, упавшая на землю. Их даже связывать было не нужно. Тот, кто умеет подчинять своей воле чужие разум и тело, любое сопротивление подавит вмиг — и дернуться не успеешь.
— И что? — пожал плечами А’алмар, не видя причин для тревоги, а голос Э’эрлинга звучал очень-очень тревожно. — Я только рад. Посмотри на нас. Грязные, как свиньи. С удовольствием смою с себя всю эту гадость. — И он с брезгливым выражением оттянул на себе ткань килта, закоревшую от налипшей земли.
— Пи́щу моют перед едой, — нахмурился Э’эрлинг. — Она собирается нас съесть. Вымыть и съесть.
Несколько секунд А’алмар смотрел на приятеля с открытым ртом и поднятыми бровями, затем сокрушенно вздохнул:
— А ты не думал, что дело может быть в другом? Например, в том, что мы… эм… слегка пованиваем?
Э’эрлинг будто его не слышал, продолжая размышлять вслух:
— Овощи, фрукты всегда моют перед употреблением. Яблоки, огурцы, картошку.
А’алмар закатил глаза.
— Ну и кто ты — фрукт или овощ? Яблоко или картошка? А, знаю! Репка! Тупоголовая репка. Тук-тук, — постучал он по лбу товарища, — мозг, ты тут?
Э’эрлинг с раздражением отмахнулся от друга.
— Прекрати. Ерничай сколько влезет. Посмотрим, как ты запоешь, когда окажешься нанизанным на вертел и подвешенным над костром.
— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя больная фантазия?
Э’эрлинг хотел что-то ответить, но в этот момент ситхлифа обернулась и окинула их долгим, изучающим взглядом. Когда она так смотрела, все слова застревали в горле.
«Эльфоедка…»
Вокруг вырос лес палаток. Они вернулись в лагерь. Три тысячи триста вторая подвела их к глубокому корыту, стоявшему под открытым небом у стенки одного из шатров. За ночь дождь наполнил корыто водой. Сама по себе вода была чистая, прозрачная — все дно просматривалось, но на поверхности плавали листья и дохлые мошки. Впрочем, эльфов это не смутило. А’алмар сразу сбросил с себя замызганную рубаху и принялся расстегивать ремешок, который удерживал килт на бедрах.
Э’эрлинг же раздеваться не спешил — с намеком косился на ситхлифу. А та, похоже, намеков не понимала и уходить даже не думала. Стояла, наблюдала за ними, скрестив руки на груди, скользила взглядом по обнаженному торсу А’алмара, который, заметив ее внимание к своей особе, начал красоваться, как индюк во время брачного сезона. Плечи расправил, грудь выпятил, расплылся в придурочной, по мнению Э’эрлинга, улыбке. Отсутствие пояса определенно плохо влияло на его мозги.
— А ты чего ждешь? — спросила ситхлифа у Горного эха.
Тем временем килт А’алмара упал на землю. На краю корыта стоял деревянный ковшик с длинной ручкой. Без капли стеснения Ручей принялся поливать себя дождевой водой, сверкая голыми ягодицами и членом. Мужская плоть, выпущенная из клетки, задорно болталась при каждом движении и набухала от холода.
У Э’эрлинга на щеках заалел румянец.
Как так можно? При женщине! Трясет своими причиндалами и никого
