– мох, подходящий для опасного зелья, рос только в одном болоте на территории королевства. Орчанке пришлось изрядно помучиться с географией ее нового дома, но в результате карты она читала даже лучше Марана. Потому и знала, что это особое болото упиралось одним краем в пустой холодный кряж, а другим расползалось по низине небольшой долины. Но низина представляла собой фигуру, похожую на головастика. Вот в хвосте головастика и расположилось болото. По краю тянулись редкие деревушки, обитатели которых кормились сбором ягод, грибов, торфа и лекарственных трав. В том числе и мха.
Подозревая, что ответ наставника будет быстрым, циркачи никуда не торопились. Въехали в деревню, остановились у колодца, давая ребятишкам и молодкам полюбоваться росписью фургона. Потом Маран велел Ильсинелю и Таное напоить лошадей, а сам пошел к старосте – договариваться о постое и представлении.
Деревушка была небольшая, но вполне зажиточная.
Пока шел договор, коней напоили, увели в тень и занялись тренировкой-разминкой. Это неплохо привлекало публику, и вскоре весть о приезде бродячего цирка разнеслась по всем домам.
Вечером стараниями Марана была готова площадка для выступлений – в неглубоких плошках ждало огня масло, освещая круг, стояли мишени, свисал натянутый канат, а из фургона, заменяющего кулисы, доносился рокот барабана.
Когда народ собрался плотным кругом, из фургона появился Маран. Он картинно раскланялся, поприветствовал «почтеннейшую публику» и тут же рассказал парочку деревенских анекдотов про кума и куму, про самогон и пирог, да еще и про старосту и жреца.
Народ засмеялся, одобрительно загудел, и тогда к Марану вышел гном в клоунском балахоне. Вдвоем они разыграли смешную сценку «кража у спящего», и под громкие аплодисменты и крики зрителей Драри убежал за фургон, чтобы переодеться.
Вместо коротышки-гнома в круг огней вышел Труувель. До начала представления он отсыпался в фургоне, все же тролли больше ночные существа, поэтому его появление ошеломило публику. Здоровяк-полутролль в кожаном жилете на голое тело, в легких штанах, не стесняющих движения, босиком прошелся по кругу, жонглируя тяжелыми гирями. Когда кто-то из толпы вякнул:
– Да это все обман! Они деревянные! – Труувель остановился и грохнул одну неподъемную гирю на землю. Все, кто стоял рядом, отпрыгнули, а полутролль прогудел:
– Кто сказал? А ну, выйди и подними!
Толпа, смеясь, вытолкнула тощего мужичка в потрепанной рубахе. Задрав нос и пряча под краем шапки испуганные глаза, он подошел к гире, попытался ее ухватить, поплясал рядом, но даже оторвать от земли не смог! Под дружный хохот сельчан крикун укатился в темноту, а Труувель продолжил выступление.
Вскоре в помощь ему вышли Таноя и Ильсинель. Силач поднимал их, кружил, а потом стал основанием пирамиды, в которую собрались все циркачи. Хлопали им дружно, и орчанка успела пробежаться по кругу с бубном и корзинкой. В бубен кидали редкие медяки, а в корзинку складывали еду, отрезы полотна, а то и живых кур, стянутых у соседей.
После силача выступала Таноя. Ильсинель ей аккомпанировал на эльфийской скрипке, а Драри неплохо выстукивал ритм на барабане. Девушка вышла в центр уже не в рубашке и легких шароварах, а в своих орчанских юбках и с бубном. Разбив тягучую мелодию эльфийской скрипки звоном медных тарелочек, девушка медленно обошла круг, переступая босыми ногами, украшенными звенящими браслетами. Шум толпы затих, и девушка поплыла над утоптанной землей, мелко-мелко семеня. Ее руки словно бы жили своей жизнью, плавно выписывая кренделя, потряхивая бубном, позванивая браслетами с бубенцами.
И казалось бы – ну что, деревенские плясок не видели? Да каждую весну девицы и парни «женихались» у околицы, а осенью выплясывали на току, готовясь к свадьбам. Даже зимой находили время и силы покружиться в дымной общинной избе или потоптать пучки льна под лихую песню. А глаз отвести не могли от крепкой и рослой девицы в пестрых юбках.
Между тем, пройдя еще круг, Таноя увеличила скорость. Теперь ее ноги не семенили, а шустро мекали в облаке юбок, а в руках появились кинжалы. Сначала она просто дополняла ими движения танца, потом принялась жонглировать и наконец, не прерывая движений, вонзила клинки в мишень!
Услышав стук металла, воткнувшегося в пробковое дерево, толпа словно очнулась – поднялся шум, и в бубен танцовщицы упало еще несколько медяков. Красиво раскланявшись, Таноя убежала за фургон, и ее место занял Ильсинель.
Квартерон был одет в романтичную белую рубашку с широкими рукавами, сияющую в полумраке. Черные кожаные штаны и сапоги довершали его наряд. Эльф выступал с акробатическим номером – он шел по канату, балансируя шестом с кисточками и вдруг подпрыгивал! Кувыркался в воздухе и приземлялся на площадку, чтобы вновь сделать кульбит. Девицы ахали и хватались руками за алеющие щеки, тяжеловесные мужики недовольно хмыкали. Однако, забравшись снова на канат, Ильсинель хлопнул в ладоши, и Маран кинул ему лютню.
Пронзительная мелодия полилась сверху, а потом бархатистый голос полуэльфа запел о любви… Квартерон сильно сомневался, стоит ли именно этим номером заканчивать представление, но Маран настоял и теперь с удовлетворением смотрел на то, как толпа распадается на парочки. Как даже немолодые супруги вдруг обнимаются и заглядывают друг другу в глаза…
С последним аккордом пятой или шестой песни эльф махнул рукой, спрыгнул и пропал за фургоном. Маран раскланялся, Таноя еще раз обошла неровный ряд зрителей, а потом по кругу пробежал Драри, гася светильники. Выступление закончилось. Селяне неспешно отправились по домам, и, кажется, в эту ночь особенно звонко стучали кровати, хрустело на сеновалах сено, и брызгала вода в мелкой заводи за околицей.
Укрывшись за фургоном, циркачи разобрали корзинку с приношениями и сели ужинать. В котелке кипела каша, рядом в закопченном чайнике булькал травяной отвар. Селение потихоньку засыпало, только где-то на окраине слышался шум – перебравший бражки мужик пытался попасть в дом, а жена прогоняла его ухватом.
Сил на разговоры после выступления не осталось, поэтому ужинали молча, благо команда была слаженной, и каждый отлично знал, что ему делать.
Когда выскребли котелок и миски, все улеглись спать, Таноя очутилась рядом с Ильсинелем. С другого бока похрапывал Труувель, так что, можно сказать, они очутились наедине, под мощной телесной и звуковой завесой. И все равно обсудить закупку особого мха они не решились. Только посмотрели друг другу в глаза, а потом – на шесток, на который были приучены возвращаться птицы. И, завернувшись в одеяло, уснули.
Голубь прилетел только через два дня. За это время циркачи успели дать еще одно представление, отоспаться и немного заскучать. Увидев птицу, орчанка шустро заскочила на подножку и протянула голубю руку
