– Слышишь? Сквозит?
Я так погрузилась в себя и нас, словно выпала из мира и сейчас, когда Марек сказал… Из старой фигуры тянуло силой. Давно стали невидимы линии, поверхность рунного круга померкла, покрылась пылью и мусором, поставленные когда-то блоки были поставлены на совесть и не должно бы… Но Мар был прав. Сквозило, тянуло, как будто смычком везут по струне, усиливая нажим и…
И-и-иди-и сюу-у-да-а
…и не струна это была, флейта, белая флейта в розовых похожих на вены прожилках, будто прозрачная в белых красивых пальцах с длинными ногтями, губы касались, словно ласкали, наполняли инструмент… светом, дышали мелодией, и голос вплетался в нее той самой струной.
– Тихо, тихо меж теней…
24
Я будто провалилась и тут же уперлась коленями в каменный бортик старого фонтана на Звонца. С другой стороны доносились причитания и тихий, рвущий душу детский плач.
– Эй, – позвала я.
Это видение, или я все-таки оказалась между миром живых и гранью? Если видение, то хорошо. Лучше, чем спонтанный провал. Со мной очень давно не случалось подобного, и это настораживало. И изнанка, если это была она, здесь какая-то иная, словно изнанка в изнанке. Эхо. И звук такой же. Не разобрать, откуда. Тени. Улица была та и не та. Все казалось зыбким, как сквозь залитое водой стекло.
– Ты где?
Над краем бортика торчала макушка. Я обошла фонтан. Не-живой ребенок старательно прятал лицо в тени. Худенькое тело, виднеющееся сквозь прорехи в надетом на нем тряпье, мерцало, как иссякшая светсфера.
– Не ходи, теплая, станешь как я. Я пошел… Холодно… Мне холодно… Где ма?..
Шелестящий голос то затихал, то начинал звучать-зудеть у меня в голове, устраивая жуткий диссонанс с мелодией флейты, которая продолжала настойчиво звать. Волоски на руках встали дыбом.
А звездноглазое дитя держало на острых коленях мертвого котенка, гладило по сбившейся иголочками шерстке и продолжало говорить, будто оправдывалось:
– Кошка пришла погреть, маленький свет, я не так. Помню белый, другой большой, твой как. Звала, звала, ма… Мама… Звала в… теплое… домой. Вода текла тут, – ребенок провел растопыренной пятерней по лицу вниз от нечеловеческих глаз, оставляя на посеревшей коже темные полосы, сквозь кожу просвечивали тоненькие фаланги. – Я вернулся такой. А сразу – там, – показал в сторону, куда вытягивалась от фонтана живая кривляющаяся тень, и пожаловался. – Забываю… Кто идет, пугаю – не ходи… Холодно…
Я присела, обняла, как дитя обнимало свою мертвую кошку, и погладила. Ему холодно, а у меня много света, могу поделится, как Альвине делился со мной. Иначе кто будет пугать других, чтоб не ходили? Но мне надо. Обязательно надо пойти. Я даже знаю, что сказал бы на это Ворнан.
Ворнан?
…обсидиановые крылья с изнанкой из тьмы, тени и света. Такой же, как я. И все мы, сколько бы нас не было раньше и будет еще. Пепел и пламя, стеклянные перья-ножи, и по ним каплями – темный огонь. А у этого глаза – две золотые свечи.
Твое время, – беззвучно сказал он, вонзив в меня когти…
Мика!
Тьма обхватила, обняла когтистыми руками поверх тлеющих перьев, с которых стекало на серые выцвевшие камни темное пламя. У него синие искры в глазах, плащ из первозданного мрака, в котором вспыхивают спиралями гаснущие и вновь рождающиеся звезды, привратный знак золотом горит на груди и змеится нитями по рукам, под сердцем, по сердцу…
Мар!
Меня развернуло. Словно сквозь пленку пузыря, я увидела старый дом, у которого болтала с Кай-Мораном о перьях. В окнах горел свет, мерцал желтый уютный фонарь на боровом крылечке, вдоль ограды цвели алые, как свежая кровь, бутоны на низких, спутанных проволокой колючих стеблях. Дом был живой, и в нем жила магия. Она пела. Тишиной. Иначе, чем флейта и струна голоса. Сильнее. Громче. Звала.
Меня зовут Малена Арденн, и я…
…Грязная дорога, лужи, старый дом, снова дорога, страх, одиночество, отчаяние, ворон, колючая ветка с ягодами, камера, взгляд, долгий, целых две секунды, эшафот, веревка, нечем дышать…
Хлесткий удар оборвал видение.
– Прости, родная. Прости.
Щека горела огнем. Не так уж и больно, верно? На фоне остального. Я с трудом проталкивала воздух в легкие, пол трясло, сверху сыпалось, Мар стоял надо мной на четвереньках. Привратный знак занимал большую часть торса, сползал на бедро, метил узором плечо тянулся по шее на лицо, среди черных узоров мерцали тонкие золотые нити. Когтистая пятерня впивалась мне в грудь над сердцем. Второй Холин меня ударил.
– Спасибо, – просипела я, отпихивая ладонь, испачканную в его и частично моей крови. – Обещал закопать, а сам...
– Потом, – коротко посмотрел, убедился, что я окончательно в себе, и бросил в меня одеждой.
Я быстро справилась со своими немногочисленными предметами гардероба, Марек убрал камень и подпирающую дверь балку, и мы стали подниматься по лестнице.
Звуки вели себя странно. Разбивались на полутона и как эхо догоняли источник. Причем голоса звучали обычно, а упавшая балка, скрипнувшая дверь, шаги, шелест ткани моего платья… Ступеньки казались мне выше, чем были, как и потолок, и расстояние от стены до перил. Цвет, свет… Все было на какую-то долю другим, будто мы вернулись из моего видения не до конца или куда-то не совсем туда. Словно не хватило той самой доли шага, сантиметра, полутона, оттенка… Может быть у изнанки изнанка? И сколько изнанок может быть у реальности? Если взять на вооружение мою теорию – несчетное количество.
– Мар, ты слышишь?
– Да. И мне это не нравится. Для здания с такой толпой празднующего народа здесь слишком тихо.
Тряхнуло. Крякнуло под ногами, будто я наступила на скорлупу, Идущий впереди Марек дернул меня за руку и рванул вверх, выталкивая нас обоих на площадку. Лестницу расколола поперечная трещина, ступеньки щербато оскалились, и кусок пролета ухнул вниз на долю мгновения медленнее, чем должно бы быть. Звук потянулся следом.
Коридор пугал безмолвием. Светсферы горели через одну на экономном режиме. Мы, не сговариваясь, шли как в оперативной двойке – Мар впереди, я чуть позади на шаг и на полшага в сторону. Щиты, мигнув, сомкнулись. Нам давно не нужен был физический контакт для тандема. И даже слова не нужны, но с ними было не так дико в этой избирательной тишине.
За окнами темнело. Разве мы так долго пробыли внизу? Мерцали огни улиц и чуть дальше сияла масса Нодлута, отделенная от Новигора кольцом облагороженной и больше похожей на парк лесополосы. Проемы окон отражались в попадающихся на противоположной стороне зеркалах вместе с бликами, шторами и нашими с Мареком двоящимися, дрожащими отражениями.
Новый толчок пнул меня к стене. Зеркало издало вибрирующий звук, прокатившийся у меня под ладонями. Мир тошнотворно провернулся, скрипнув осколками и сложился заново. Я теперь стояла не лопатками к зеркалу, а лицом, и смотрела сквозь стекло… сквозь стекла зеркал во все коридоры, в банкетный зал и холл сразу.
Суматохи не было. Большинство из тех, кто присутствовал на мероприятии, так или иначе были связаны с надзором и четко знали, что такое код 9 и как реагировать в ситуациях, подобной сложившейся. Поголовная эвакуация, исключая подлежащих мобилизации лиц, раздача указаний от оперативной группы…
– Это вторая?
– Первая. Опять на станции. Что-то со щитом-заглушкой. Он вошел в резонанс с нестабильным источником и растет. Волнообразно.
– Быстро докатится?
– Кто его знает.
– Главное, чтобы Новигор не накрыло.
– Может накрыть, до станции всего ничего. Главное, чтобы до Нодлута не достало. Новигор вывозят полностью, нагнали транспорта…
Новый кувырок и мои ладони оказались в руках Марека. Это он такой горячий или я продрогла? Внутри, скрипя гранями складывались в целое осколки меня, приноравливаясь к… О, тьма… Да простят меня уборщики и спасибо, что тут была эта урна.
