От каждого шага под настилом гадко и лениво хлюпала темная вода, марала потеками с тиной и грязью прогибающиеся доски. По бокам расходились волны, такие же ленивые, и зыбкий ковер мха, чахлых цветов и травы подергивался, перекатывался, как брюхо огромной утробы, в которой кого-то переваривают.
Болото, топь… Багна… Я где-то слышала такое слово.
Снова плеснуло. Гнилая вода, растеклась по доскам. Я в ботинках, а ощущение, будто босиком: озноб по ногам, по всему телу. Зато от фонариков – тепло. Я протянула руку…
– Ма…
Вспыхнуло ярче, и соседние светляки, вспыхивая следом, качаясь и расшатывая вешки, зашептали, не то дразнясь, не то откликаясь на это первое «ма», разнося над топью самое главное во всех мирах слово.
– На тропинке ни души.
Поспешите, малыши, – пело из тумана, и следом вступала флейта.
Не разобрать, где заканчивается одно и начинается другое, так прекрасны они были: и флейта, и голос-струна. Я привязана за эту струну кровью и светом. Я иду.
Настил внезапно пропал, я стояла на твердом.
Плоский холм, круг из камней. Туман низом, такой плотный, что кажется, ступаешь по вате. Тот, что пел флейтой и голосом, стоял спиной. Опустил флейту, молчал и, я точно знала, улыбался. Меня начинало колотить от одной мысли о том, что он сейчас…
Повернулся.
Сначала я решила, что он эльф. Тело у дивных скроено так, что не спутаешь, будто бы чуть вытянуто вверх. А еще уши характерной формы и изумительные волосы и глаза. У этого они оказались красными, такой завораживающе красивый цвет, очень глубокий и сочный, как молодая кровь. А еще клыки. Он улыбнулся. И я онемела от красоты. Вкрадчиво хищный, будоражаще опасный, кошмарно желанный…
– Кто ты? Что за тва… творение?
Он рассмеялся, а у меня подогнулись колени от смеси ужаса и восторга – так звучал его смех.
– Таких как я называют эльфир, но илфирин мне нравится больше.
Я так и осталась сидеть, от голоса этой жутко красивой твари по телу прокатывались судороги. Я упиралась руками во влажную землю, скрытую туманом, и там, где кожи касалось белое марево, мое тело мерцало, проступали то синеватые кости некроформы, то обрисы перьев с тлеющими искрами по краю.
Становилось трудно дышать. От тумана ли, от тлеющих перьев, которыми я, как коркой покрылась изнутри и вот-вот покроюсь снаружи, или от того, что он смотрел на меня. В алых глазах плескало золотом. По краю. Ободок. Тонкий, как волосок Дары, запутавшийся между ключей-Даров, что я обронила, в оке новорожденного светлого источника. Сейчас, под взглядом илфирин, я будто снова лежу там и каменные иглы растут сквозь меня.
– Что тебе нужно?
– Расколотая душа не понимает, почему пришла? – он поднес к губам флейту, белую и тонкую кость в розоватых прожилках, и проиграл несколько тактов.
Веер, выстроенный из осколков моей сути, и продолжающий достраиваться, отозвался резонирующим… звоном. Если бы тишина могла звенеть.
…Фаза один, запуск. Первый контур. Стабильно.
Фонарики, огибающие холм, качнулись, отзываясь тоже. Туман зазолотился, и из него, колеблясь, вытянулись детские фигурки – тени из света. А за спиной прекрасного чудовища полыхнул источник с темной, режущей глаза звездой внутри, сжатой до предела. Фокус в фокусе. Я там, где и должна быть. Была, есть, буду.
Я поднялась. Сама. Сделала шаг вперед. Вокруг меня – кольцо из камней, тени из света и голос. Голос, ломающий волю. Но меня много. В каждом осколке. И их становится больше. Попробуй угадай, которое Я – то самое.
– Я звал не тебя. Вернее, не совсем тебя.
Может, он стал говорить иначе или я перестала реагировать на звуки его голоса, но колени больше не подламывались, а дрожь экстаза можно перетерпеть.
– Ты нежданно забежала на огонек к моему пробуждению, я бы даже сказал, бесцеремонно ввалилась, но мне понравились твои дары.
Илфирин, словно танцуя, взмахнул кистью. На узкую ладонь с длинными пальцами, которые казались еще длиннее из-за острых, алмазно мерцающих когтей упало… мое: ключ Ливиу, ключ Холин и ключ Нери – мой ритуальный клинок из мертвого железа, еще один осколок сути, вдоволь испивший моей крови.
Крови было много. Сразу. Она горела… Глушил мысли, пока не остался только голос, что звал из темноты…
Я здесь, свет мой. Иду к тебе. Весь, сколько есть…
– Мне нужны чистые непорочные души, все, сколько есть, только они могут заглушить пустоту внутри. Нечаянно прибившиеся испорченные отправляются указывать путь ко мне. Твой свет иной природы. И он мне ни к чему. Но в тебе горит вечное пламя, которое… который испортил мне предыдущий праздник.
Снова качнулись фонари, и мне в спину дохнуло теплом.
Фаза два. По схеме. Ровнее. Есть. Замыкаем.
От резкого притока сил сдавило уши, заломило кости. Я вся было – резонанс, каждая часть меня, каждый осколок был полон звенящей тишиной. Флейтист качнул головой, прислушиваясь, повел плечами, будто от сквозняка.
– Те, что зовут тебя, сильны, но не сильнее меня, – прошипел он, нервно сжимая пальцы на своем жутком инструменте, вдохнул, сунул флейту за пояс, улыбнулся, блеснув иглами клыков и сжал в кулаке мою волю – мой ритуальный клинок, дар Нери; сдавил в ладонях мое сердце, крылатый ключ Ливиу; поймал в клетку мою душу – бархатную тьму-на-двоих, дар Холин. Затем рассмеялся во весь Голос и сомкнул ладони.
Дары были живы и не хотели погибать, ранили сдавливающие из руки. Кожа лопалась, и тело эльфира истекало светом как кровью. И вдруг передумал, поддел когтем обмотанный вокруг пальца волосок моей дочери, потянул – черная невесомая спираль сверкала теплым золотом на сгибах…
Дара моргнула…
– Мам? Ты нормально? – позвал Рикорд.
– Ш-ш-ш, не сейчас, – одернула дочь.
– Что происходит?
– Она выбирает…
Я закричала, падая вперед попытке защитить, и упала грудью в центр источника, на каменные иглы, и меня не стало.
Я молча дернула на себя ритуальный клинок из его пальцев, и тут же метнула обратно, в один из изумительно красивых глаз, мертвое железо вошло в глазницу по рукоять, а рука илфирин пробила мне грудину, сердце лопнуло в сдавшихся в предсмертной судороге пальцах и меня не стало.
Я закричала, ударив потоком тьмы, всей тьмой, что было во мне, но слепяще белый и холодный свет тараном ударил в ответ и меня не стало.
Я молча воззвала к теням, которых в этом болоте было, как грязи, и, повинуясь приказу Заклинателя, они бросились на своего хозяина впиваясь в него так же, как он пил из них, но теней было так много, что когда высохшая невесомая оболочка чудовища распалась пылью, внутри меня оборвалось, потому что я исчерпала себя до дна и меня не стало.
Я закричала, разворачивая щиты, превращающиеся в лезвия из света и тени, а он, располосованный до скелета поймал меня за горло, хрупнули кости и меня не стало.
Я молча взмахнула рукой, на запястье которой носила новообретенные Дары и вместо ключей в моих руках оказалось гладкое длинное древко с обсидиановой сердцевиной и ручкой в форме вороньей головы, хищно блеснул черный рубин-глазок, острый клюв вонзился тело илфирин, распахивая тварь от брюшины до ключиц, он закричал, рассыпаясь зеркальными брызгами, но успел дернул меня на себя, трость ударила в сердце, хрупнули осколки и меня не стало.
Дара моргнула и ее губы дрогнули: “Минэ, атта…”
О чем можно успеть подумать между двумя ударами сердца? Обо всем.
Система в работе. Я чувствую, как сжимается спираль веера из осколков моей сути. С каждым новым витком все сильнее. С каждым счетом.
Мерцающие плоскости, бесконечно повторяющие сами себя сами в себе. Я в каждой.
Сколы, осколки… Сколько?
Колючее… Теплое… Мое… Завтра… Сейчас… Всегда…
Я считаю. Звучу. Зову.
Кайнен.
– Иди… – пропел илфирин, натянув волосок между пальцами.
– Сам иди, – сказали позади меня два родных голоса и, не сговариваясь, добавили, куда именно, а поверх моих рук, по которым сполохами плясало пламя из тонких сверкающих нитей, легли другие: вот мой свет и моя тьма, темные теплышки – мое завтра, сейчас и всегда с отражениями, протянувшимися, сквозь время, а с ними моя ненависть и вечная смерть.
