Александрович. Дуняша учится еще, наловчится. Сейчас она все…
Дослушивать я не стала, захлопнула за собой дверь кухни. Зачерпнула ковшом воды из бочки. Очень хотелось вылить ее себе на голову, но я только плеснула с ладоней в лицо. Дожила, Настасья, чуть сама на едва знакомого мужика не кинулась. И ведь не семнадцать же мне, и не первый это мужчина в моей жизни, чтобы настолько голову потерять!
— С дороги! — донеслось из глубины дома.
Стоп, а сколько лет Настеньке? Двадцать? Тогда неудивительно. Молодая, здоровая, со всеми полагающимися молодому здоровому телу желаниями и еще не до конца утихшим буйством гормонов. Неправда, что все и всегда контролируют мозги: на них самих регуляторов хватает. Я уж не говорю, что центры, отвечающие за самоконтроль, окончательно созревают только к двадцати одному. Потому я и веду себя как малолетка — да, по сути, я теперь и есть малолетка. Что на уме, то и на языке, и вообще…
С одной стороны, ничего страшного бы не случилось, даже не явись Дуня вовремя. И я не невинная девица, и Настенька знает, что такое замужество. С другой стороны — Виктор прямо сказал, что ни при каких обстоятельствах не передумает разводиться. Раз так — пусть тащит в постель кого-то другого, а не почти бывшую жену по старой памяти.
— Да чего ж вы гневаетесь, барин?
А Марья-то почему голос повысила? Чтобы я смыться успела? Не буду я в собственном доме бегать от всяких там!
— Стара я стала, медленная. Рука еще…
— Отойди, не доводи до греха!
Марья охнула, застучали сапоги по коридору.
Если он посмел няньку тронуть, я его самого трону так, что мало не…
Додумать я не успела, дверь распахнулась, шарахнув о стену.
— Я не для того навожу порядок в этом доме, чтобы вы его разрушали! — взвилась я.
Виктор не ответил. В два шага преодолел расстояние между нами. Столько мощи и силы было в этом движении, столько бешенства на его лице, что я попятилась, слепо нашаривая на столе что-нибудь потяжелее. Столешница оказалась пустой: я приучила все за собой убирать!
— Кто научил вас так целоваться?
А вот это я подставилась так подставилась. Даже в голову не пришло… Хотя думала я в тот момент явно не головой. Но неужели за два года, или сколько там они были женаты, Виктор ни разу не дал жене возможности научиться целоваться по-настоящему? С желаниями у нее — то есть теперь у меня — все в порядке, пропади они все пропадом. Одного взгляда на все еще обнаженного до пояса мужа достаточно, чтобы снова в жар бросило. Если он еще и в постели не хуже, чем целуется…
— Кому, кроме вас! — огрызнулась я, прогоняя вовсе неуместные мысли.
— А может, Зайков?
— Я не знаю никакого Зайкова!
Вот же Отелло недоделанный!
— Правда? Не знаете человека, который часто заезжал в наш городской дом?
— Я многое не помню после болезни.
— Как удобно! Зато он помнит. Хвалился, что хорошо вас знает. Даже слишком хорошо!
Жаль, что мы не в галерее. А то бы ветер еще пару горшков запустил, и даже другого окна ради такого дела не жалко.
— Правда, сейчас он хвалится другими победами, называя другое имя, — не унимался Виктор.
— Да плевать мне, кто там чем хвалится! — взбеленилась я. — Я не собираюсь из-за каждого пустозвона доказывать, что я не верблюд!
— При чем тут верблюды? Не меняйте тему!
Я была так зла, что на очередной свой прокол не обратила внимания.
— Ваш Иван вон жаловался, что я за ним с молотком бегала! И если вы настолько плохо знаете собственную жену, что готовы поверить самой идиотской сплетне, — правильно сделали, что подали на развод!
— Помнится, совсем недавно вы умоляли меня передумать!
Если швыряться цветочными горшками означает умолять — то я не прочь поумолять еще немного. Пока снаряды не закончатся.
— Дура была! Поумнела, когда чуть не сдохла по вашей милости!
Муж изменился в лице, и на миг мне стало стыдно. Если я правильно поняла, почему застрелился папенька, и этого груза на совести Виктора достаточно. Да, за мнимые или реальные обиды он вернул жену в запущенный дом, где она и простыла. Но что мешало Настеньке одеться нормально вместо того, чтобы щеголять в тоненьких туфельках и шелковых платьицах на сквозняках? Что не давало законопатить окна? «Вот заболею и умру, и вы пожалеете» — даже для подростка непростительная глупость.
— Вы оказались здесь из-за собственного поведения! Лучше я один раз переживу скандал с разводом, чем всю жизнь буду носить развесистые рога и гадать, своих ли детей воспитываю! Если вы вообще способны родить детей!
Ах, еще и тут я бракованная?
— Если у вас от ревности мозги высохли, это не значит, будто я в чем-то виновата!
Не знаю, почему я была уверена в невиновности Настеньки. Зато понятно стало, почему исчезли все подруги и соседи. Такой скандал! Жена-изменница, муж в ярости, развод!
Мне же лучше без таких подруг.
И в любом случае…
— Мне не в чем перед вами каяться! А если вы только на то и способны, чтобы отыгрываться на женщине вместо того, чтобы поговорить со сплетником по-мужски, — то я лучше буду жить в развалюхе и собственными руками таскать навоз, чем останусь вашей женой!
Виктор схватил меня за подбородок — сильно и жестко, не вырваться. Склонился, так что его разъяренный взгляд заслонил весь мир.
— До него я еще доберусь. Как и положено зайцу, ваш любовник слишком труслив, чтобы оказаться в одной гостиной со мной. Но пуля убивает быстро. А вот вы до самой старости будете раскаиваться, что со своей красотой и моими деньгами могли бы блистать в свете, а теперь всю жизнь проведете в глуши, которую ненавидите.
Сам-то что в этой глуши потерял?
— Мне не в чем каяться! И жалеть не о чем!
— Не старайтесь. Вы прекрасная актриса, и сегодня я почти поверил, что вы взялись за ум. Что вас действительно оговорили. Пока не поцеловал вас. Сейчас я больше чем убежден в вашей неверности.
Ковш, из которого я умывалась, прыгнул мне в ладонь, расплескивая воду, однако мне было уже все равно. Я замахнулась, но, прежде чем успела ударить, Виктор выпустил мой
