А еще Ингрид.
Я осторожно поворачиваю в замке ключ и вхожу. В доме тихо. Бесшумно скинув обувь, крадусь по коридору. В кухне пусто, в гостиной тоже, и я двигаюсь дальше. Замечаю через окно фигуру тети в саду – она копается на грядке, рядом с ней разбросаны инструменты и расставлены горшки с саженцами.
Вместо того, чтобы поздороваться, я отступаю в тень, а затем быстро взлетаю по лестнице наверх. Забросив сумку в свою комнату, направляюсь к ее спальне. Каждый шаг – с осторожностью и замиранием сердца. Как бы не скрипнули половицы, не заныли петли двери.
Толкнув дверь в комнату тети, выдыхаю – та поддается. Вхожу, аккуратно запираю дверь и первым делом приближаюсь к окну. Ингрид все еще на клумбе, занята пересадкой. Отлично.
Я открываю комод, перебираю ее вещи. Ничего интересного. Выпрямляюсь, бросаю взгляд в окно – тетя еще там. Кажется, можно расслышать, как она напевает какую-то песню.
Иду к платяному шкафу, проверяю полки, осматриваю платья и рыщу по карманам пальто. Чеки, пуговицы, ленты, пара мятых купюр. Ничего достойного внимания.
Проверяю окно: подхожу с краю – так, чтобы, обернувшись, она меня не заметила. Но Ингрид по-прежнему занята делом.
Я бросаюсь к кровати, проверяю под матрацем, затем выдвижные ящики, настенные ниши. Одежда, подушки, белье, всякий хлам. В сундуке – запасы травы: аккуратно перевязанные бечевкой сухие пучки.
Черт!
Да где оно?
И тут я вижу ее чемодан за дверью.
Вдруг тетя не до конца разобрала его после переезда? Вдруг в нем осталось что-то интересное?
Я хватаю его, опрокидываю на бок и дергаю за молнию. Открываю и замираю: внутри папка с документами. Я сажусь на пол, достаю ее и начинаю листать бумаги. Счета, счета, счета, договоры, свидетельства… что это? Мое сердце, мощно толкнувшись, замирает, когда я вижу файлик с бумагами на фирменном бланке.
«Ангест» - серебром выведено на логотипе.
«Пациентка Карин Остлунд поступила в учреждение с признаками острого…» - я не успеваю дочитать, когда слышу скрип внизу.
Кровь в венах превращается в ледяную кашицу.
Прижав бумаги к груди, я поднимаюсь и делаю рывок к окну. В саду никого нет! И осознание этого буквально парализует меня.
А затем на лестнице слышатся тяжелые шаги.
41
Я не дышу.
Они приближаются.
Что делать?
Следы обыска весьма очевидны: перевернутый и расстегнутый чемодан, папка с бумагами в моих руках. Так что не отвертишься. Да и зачем? Мне сейчас сильнее, чем когда-либо прежде нужны ответы на мои вопросы.
Я слышу, как Ингрид останавливается у моей спальни и толкает дверь. Петли скрипят.
- Нея? – Спрашивает она вкрадчиво. – Это ты?
Мое дыхание застревает в горле.
- Нея?
- Я здесь. – Сама не узнаю свой голос.
И вздрагиваю так, что чуть не роняю документы.
Тетя торопится в свою спальню. Ее беспокойные шаги приближаются с неотвратимостью, и мой пульс ускоряется еще сильнее.
- Что ты… - Говорит она, появившись в дверях, но обрывает фразу, так и не закончив потому, что видит в моих руках бумаги с логотипом Ангеста.
В ее глазах вспыхивает испуг.
- Что это? – Спрашиваю я, отрывая от груди бумаги и показывая ей их на вытянутой руке.
Меня колотит от напряжения.
- Нея… - Ингрид срывается с места.
- Стой! – Выкрикиваю я.
Это действует. Она послушно замирает в метре от меня, глядя на документы безумным, диким взглядом. Тетя смотрит на папку так, будто та виновата во всем, что отдаляет нас теперь друга от друга. Будь ее воля, она тотчас бы швырнула ее в огонь и растопила бы ею камин.
- Не приближайся. – Произношу я.
Мои руки дрожат. Все мое тело уже дрожит.
- Ты ничего не знаешь. – Пытается оправдаться Ингрид.
- Верно. – Горько скалюсь я.
- Дай мне все объясн… - Виновато улыбается тетя.
Она вытягивает перед собой руки и собирается шагнуть ко мне.
- Моя мать жива? – Пресекаю эту попытку.
- Что ты…
- Моя мать жива?! – Нервно выкрикиваю я, потрясая в воздухе документами. – Ты сказала, что ее прах развеян! Помнишь?!
- Да. – Кивает Ингрид. – Сказала…
Ее плечи опускаются. Она в ловушке.
- Тогда что это? Почему ты не говорила мне?! Почему скрывала?!
Тетя больше не смотрит на документы, только мне в глаза.
- Я не могла открыть тебе правду.
- Что?! – Стону я, и мой голос хрипнет. – Что за бред? Моя мать жива, да? Тогда почему нельзя было мне этого сказать?!
Бумаги выскальзывают из моей руки и веером рассыпаются по полу.
- Потому, что… она хотела тебя убить. – С сожалением произносит Ингрид.
Меня покачивает. Я плотно сжимаю веки.
«Убить, убить, убить…»
Эти слова будто разрубают мою душу напополам.
- Что? – Скрипуче переспрашиваю я.
Тетя переступает через разбросанные бумаги и подхватывает меня под локоть.
- Где твой медальон, Нея? – Беспокойство делает ее голос высоким и звонким. – Где он?
Я отталкиваю ее от себя и отступаю назад, к кровати.
- Не трогай!
- Где твой медальон? – Задыхаясь от волнения, повторяет она.
- Я его больше не надену. – Мотаю головой. – Никогда! Это из-за него я ничего не помнила, да? Если бы я не сняла его, то ничего бы так и не узнала?!
Ингрид складывает руки в замок, костяшки ее пальцев белеют от напряжения.
- Я… я просто хотела уберечь тебя, Нея. Хотела защитить от воспоминаний и их негативных последствий.
- Как? Стерев мою мать из моей памяти?!
- У меня не было выхода. – Тетя кусает губы. – Ты ни в чем не была виновата, ты заслуживала нормального детства. Прости меня, Нея, но я думала, так будет лучше. Нельзя было допустить, чтобы весь тот ужас, который ты пережила, сломал тебе жизнь, поэтому я воспользовалась знаниями, полученными от своей матери, и создала барьер между тобой и твоей памятью. Для твоего же блага!
- Да что за ужас? О чем речь?!
Мрак заключает мое сердце в крепкие, стальные объятия.
- Твой шрам, - показывает на себе тетя трясущимися руками. – Там, на груди.
Я прикасаюсь ладонью к указанной области. Справа, в области сердца, у меня есть небольшая отметина – полоска не длиннее сантиметра. Так, царапинка.
- Да, след от ветки, на которую я напоролась, упав с велосипеда. Мне было шесть лет…
- Это я тебе внушила. – Горько произносит Ингрид. В ее глазах – раскаяние. – Не было никакого велосипеда. Карин набросилась на тебя с ножом, и, появись я в комнате на мгновение позже, лезвие вошло бы глубже, и тебя уже было бы не спасти.
У меня кружится голова, в ушах звенит.
Я оседаю на кровать и обхватываю голову ладонями. Картинки из прошлого, словно голоса из преисподней, начинают атаковать мой мозг. Я слышу истошный крик Ингрид и вижу темный взгляд, с которым мать бросается на меня. Несмотря на ее безумный вид, доверчиво тяну к ней ручки, а она замахивается, и…
Мое сердце обрывается. Из глаз вырываются слезы.
- Почему?..
Тетя садится рядом и берет меня за руку. Чувствую, как ее пальцы крепко сжимают мою ладонь.
- Ты не виновата. – Шепчет она. – У Карин и раньше были странности: она с детства слышала голоса, и ей постоянно чудилось, что за ней кто-то следит. Поэтому я и уехала из Реннвинда следом за ней: видела, что все становится только хуже. А после твоего рождения галлюцинации, бред и мания преследования резко усилились, и врачи поставили Карин параноидальную шизофрению, но она старательно избегала лечения и госпитализации.
Я стираю влагу с лица и бросаюсь на пол. Начинаю перебирать бумаги, читать эти страшные диагнозы и наблюдения врачей, и слез становится только больше.
- Я стала ее опекуном. И твоим тоже. – Тихо говорит Ингрид. – У тебя больше никого не было.
- А шизофрения передается? – Вдруг застываю я.
- Такое возможно. – Она прочищает горло. – Поэтому я тщательно следила за твоим здоровьем, старалась ограждать тебя от переживаний и очень беспокоилась, когда у тебя проявлялась бессонница или случались панические атаки. Когда тебе было двенадцать, доктора стали подозревать у тебя диссоциативное расстройство - деперсонализацию личности, но диагноз так и не подтвердился. Я знала, что все это из-за пережитого… А еще мы с тобой часто переезжали, чтобы информация о твоей матери не просочилась в школу, и дети не дразнили тебя.
