class="p1">Кажется, Ойзенбергу стало плохо, потому что он схватился за сердце, глубоко дыша и вращая глазами.
– Вы будете у меня под присмотром, я не позволю вам калечить больных. Это будет своего рода профилактическая клизма для трудновоспитуемого пациента. Думаете, что мне приятно ваше общество? Я люблю вас не больше, чем вы меня. Но надо. Надо, дорогой мой нейт. Жизнь – боль, я знаю.
Искусав губы от злости так, что те заалели, как у красной девицы, Ойзенберг выпалил:
– Не дождешься, ты, наглая капризная женщина с мерзким характером, которой нужно контролировать все и вся! Тебе бы в гвардейцы или надзирательницы, а не в целители! Лучше я в тюрьму сяду!
– Очень жаль, – я вздохнула. – Жаль, что придется на вас нажаловаться. Видят боги, я не люблю стукачество, но для вас придется сделать исключение.
Я медленно зашагала к выходу.
– Стойте… Вы знаете, что я вас ненавижу и не упущу возможности избавиться от вас при первом удобном случае? – спросил лекарь потухшим голосом. – Если думаете, что унизили меня и уничтожили, спешу заверить – это не так!
– Вы еще громче покричите, – сказала я с сарказмом. – Тогда точно все будут в курсе ваших темных делишек.
– Можно один вопрос? – спросил Ойзенберг, заставив меня обернуться и замереть на месте. – Зачем вам все это? Почему вы пришли ко мне со своим предложением, а не помчались писать донос? Хотите унизить своего врага? Хотите заставить меня служить и скакать на задних лапках?
– Вы мне не враг. Для врага вы слишком просты и предсказуемы. Вы еще можете пригодиться Левиллю, кое-какие базовые навыки у вас есть. Смею заверить, что вам понравится, сами не захотите уходить! Вы согласны с моим предложением? Не волнуйтесь, это будет нашей тайной. Вы всем скажете, что уходите в новый госпиталь по собственному желанию.
Ойзенберг взвыл, как раненый зверь, загнанный в ловушку. Собственно, таковым он и являлся. И нет, мне совсем не стыдно.
– Вы согласны?
Он молчал, надсадно дыша и сминая бумаги на своем столе, на лице отражался напряженный мыслительный процесс. Ненависть в глазах сменялась отчаянием, надежда – страхом.
– Я согласен, – прошипел он, как кобра. – Ваша взяла.
Покидая приемную, я услышала, как нейт прошипел ругательство на букву «с». Ему не хотелось соглашаться на мое предложение, но лишаться свободы не хотелось еще сильнее.
И тут раздался голос Пискуна:
– Ты уверена, что это достаточно суровое наказание для такого, как он? Может, лучше было его тихо прихлопнуть и закопать? Или выгнать прочь из города?
– Если выгнать его отсюда, он осядет в другом месте и продолжит то, чем занимался здесь. А физическая расправа исключена, мы же интеллигентные люди.
– Он сам отправил на тот свет кучу людей! – возмутился тиин.
Я вздохнула.
– Понимаешь, это беда не только Ойзенберга. Незнание, привычка винить во всем богов и грехи, отношение ко всему новому, как к глупости и ерунде – это черта многих лекарей и целителей на протяжении веков. В моем мире даже великие ученые могли угодить на костер инквизиции за слишком радикальные взгляды. Медицина только начинает развиваться, люди сомневаются, экспериментируют, думают. Ты считаешь, мало таких Ойзенбергов по всему королевству? Устранением одного ничего не исправить, лучше попробовать его перевоспитать. Хорошо, что я вовремя это поняла. И хорошо, что молодое поколение хочет учиться.
– У тебя не характер, а просто таран, молот, гранитная стена… – принялся перечислять Пискун с оттенком восхищения в голосе. – Бороться с тобой изначально было провальной затеей, ты даже Темнейшего перевоспитаешь и обратишь в свою веру, ты даже мертвого заставишь подняться и делать так, как хочется тебе. Не будь я таким терпеливым лапочкой, уже давно сбежал бы.
– Ага, и далеко бы ты убежал от кормушки?
– Ты смотри, чтобы Ойзенберг не вонзил тебе нож в спину. Униженный мужчина может жестоко отомстить, а ты сейчас очень смачно потопталась по его достоинству.
– Что поделать, Пискун. Жизнь вообще жестока, а лучшей карой для Ойзенберга будет признание своего провала. Лейн тоже не сразу все понял, а сейчас он наблюдает, видит первые результаты и перенимает мои методы, хотя делает вид, что это не так.
– Во что ты ввязалась… – простонал тиин. – Мне этого никогда не понять, дай мне лучше шоколада.
Я улыбнулась. Было тяжело, я боялась, что не справлюсь, но стоило хотя бы попытаться. Когда накатывала усталость, я вспоминала, что попала в этот мир не просто так.
– Сначала надо к проверке подготовиться, а после зайдем в лавку и оба налопаемся сладкого до отвала.
Мой коварный план начал действовать, и уже на следующий день Ойзенберг не просто не мешал мне, а даже начал помогать. Давалось это бедолаге нелегко, когда я увидела его утром, показалось даже, что ночью он позволил себе напиться с горя. О его печали твердило помятое лицо, мешки под глазами и поникшие плечи, но во взгляде то и дело вспыхивали яростные искры.
Как я и обещала, никто в госпитале не узнал о нашем соглашении, но некоторые отмечали, что лекарь слишком неожиданно переметнулся на мою сторону. В ответ он лишь бубнил или огрызался.
Норвин был недоволен, когда узнал о моем плане. Говорил, что проще превратить Ойзенберга в шашлык, чем перевоспитать, но я была настроена довести свой эксперимент до конца. Конечно, нужно было подумать о собственной подстраховке и безопасности больных, мало ли, вдруг лекарь слетит с катушек и решит отыграться на них? Я передала фиал с лекарством Норвину и попросила получше спрятать, а Ойзенбергу сказала, что если он устроит для меня несчастный случай или другую подставу, если попробует навредить пациентам или сбежит, то о его темных делишках точно узнают все, Норвин об этом позаботится. У лекаря не было повода не верить мне, бедняга уже успел пройти стадию принятия неизбежного, поэтому через три дня намывал руки хлорной водой без брезгливости и злобы, а с легкой обреченностью и тоской.
– Подстраховалась со всех сторон, нейра Змея? – спрашивал он, когда мы оставались одни над операционным столом или сталкивались в коридорах. – Как у вас только стыда хватает?
– Со мной лучше сотрудничать, – обычно отвечала я. – Нейт Лейн понял это быстрее вас. Уверяю, вы только выиграете, нейт Ойзенберг. Вы и сами видели, что смертность в госпитале слишком высока, а люди перестают слепо доверять лекарям. К чему это приведет?
– Молодежь всегда была слишком самоуверенна, нужно слушать то, что говорят деды. Раньше знали, как надо лечить.
– Ну, извините, раньше и ртутью лечили.
В ответ
