рявкнул Виктор из-за моей спины.
Девчонка, снова взвизгнув, рванула в коридор, держа перед собой юбки на манер принцесс из детских книг — двумя пальчиками. Кухарка бросила в лужу тряпку, но подобрать ее не смогла: горячо. Я мысленно выругалась: кто еще тут криворукий! Готовит она, может, и хорошо, но голову включать даже не пытается.
— Аглая велела пол тут помыть, — пискнула за моей спиной незнакомая девушка.
Я обернулась к ней.
— Беги на конюшню, возьми там ведро опилок. Чистых. Неси сюда и засыпай лужу.
Горничная убежала. Кухарка, распрямившись, уставилась на меня.
— Брось тряпку, иначе по всей кухне жир развезешь! — велела я. — Сейчас…
— Ульяна, — подсказал Виктор.
— Ульяна опилки принесет, они впитают и жидкость, и сало. Сметете их в ведро, пол помоете со щелоком или с уксусом, чтобы окончательно жир убрать. Все ясно?
— Да, барыня.
Я повернулась к мужу. Надеюсь, в девичью со мной он не потащится?
— Послать за доктором? — спросил он, будто прочитав мои мысли.
— Евгением Петровичем? Не думаю, что стоит так далеко ехать.
— Нет, за тем, который практикует в городе.
Я заколебалась. Ничего из увиденного в городе не наводило на мысль, что здешний врач будет лучше своего сельского коллеги.
— Давай я сперва посмотрю, насколько все плохо. Может, все не так страшно.
— Ты уверена? Все же ожоги — это серьезно, а ты не доктор, пусть даже Петр под твоим приглядом выздоровел необыкновенно быстро.
Не знаю, каким чудом мне удалось сохранить невозмутимое лицо.
— Я знаю, что делать с ожогами. И если я увижу, что доктор все же нужен, упрямиться не стану.
— Хорошо, тогда скажешь Аглае и она пошлет за ним.
Я кивнула. Из девичьей донеслись причитания Дуни и еще один, незнакомый мне голос. Фенька снова разревелась.
Когда я вошла, девчонка стояла в одной рубашке, все так же придерживая ее перед собой. Ноги ниже колен вроде не зацепило особо — пара слабо-розовых потеков.
— Я сказала, все снимай — значит, все, — велела я. — Положи на лавку что-нибудь чистое, раздевайся и ложись на спину, посмотрю ожоги.
— Утиральник подойдет? — спросила девчонка. Кривясь от боли, вытащила из-под лавки узелок, извлекла из него полотенце. Застиранное до невозможности, но вроде свежее.
Повезло, что на Феньке под просторным сарафаном была холщовая рубаха, да еще и передник поверх, а то бы куда сильнее обварилась. В основном досталось животу, где одежда была плотно притянута к телу поясом, да по бедрам несколько потеков. Насколько все серьезно, станет ясно чуть позже, но хорошо, что самые нежные места не зацепило, — мужчине пришлось бы куда хуже.
— Так, где вода?
В комнату вошла еще одна горничная, перекосившись под тяжестью ведра. Под мышкой свободной руки она несла ворох тряпок. Чистых. То ли Аглая решила при барине быть осторожней, то ли поняла, что сейчас не до выкрутасов.
Обожги Фенька кисть или голень, я бы просто приказала засунуть пострадавшую конечность в ведро с холодной водой минут на двадцать. Но не пихать же пострадавшую в колодец целиком? Поэтому я намочила ткань и положила поверх ожогов на живот.
— Холодно! — взвизгнула девчонка.
— Веди себя прилично, — процедила невесть откуда взявшаяся Аглая.
— Знаю, что холодно. — Я смочила еще один кусок ткани — накрыть бедра. — Надо ожог остудить, чтобы лишний жар не в тело шел, обжигая, а в воду. Так глубина поражения… — Тьфу ты! — Так он ослабеет немного. Да и болеть будет не так сильно.
— Барин велел… — раздался из-за двери голос Васьки.
Что велел барин, я не услышала за многоголосым визгом.
Бедного Василия будто вынесло из девичьей звуковой волной.
— Тихо! — гаркнула Аглая, прежде чем выйти.
— А тебе поделом, — донеслось из коридора. — Неча лезть со свиным рылом да в калашный ряд.
— Так барин велел барыне отдать, чтобы посмотрела, не нужно ли чего.
— Надо было постучать и спросить, прежде чем соваться. Иди, я передам.
Аглая вернулась, вручила мне небольшой сундучок с замком и ключик с цепочкой.
— Будут еще какие-то приказания, барыня?
— Нет, иди пока, у тебя наверняка дела есть.
Я поставила сундучок на стол, единственный в комнате — впрочем, у меня в усадьбе в людских и такого не было. Цепочку ключа намотала на запястье и вернулась к обожженной. Ткань уже согрелась. Я выполоскала ее в холодной воде, положила снова.
— Не обманули вы сказали, барыня: когда холодит, так и в самом деле болит меньше, — сказала Фенька.
Вот и хорошо. Я велела Дуне сесть рядом с пострадавшей и менять примочки, как только согреются, пока я не скажу, что хватит, — вряд ли имело смысл объяснять деревенской девушке, что охлаждать ожог надо пятнадцать-двадцать минут. А вот мне бы нужно как-то время засечь, собственным ощущениям сейчас доверять нельзя. В девичьей часов, само собой, не было. В Настенькиных вещах были часики, но не наручные, а на цепочке с булавками, скорее украшение, чем полезная вещь, и я так ни разу и не надела их.
Наверное, у Аглаи должны быть часы. С этой мыслью я вышла из комнаты, прошла мимо кладовки в кухню. В мягких туфлях я, сама того не желая, ступала почти беззвучно, домашнее хлопковое платье не шуршало, наверное, потому я и расслышала ворчание.
— Чего Феньке-то такие почести? Аж за дохтуром барин послать велел. Мало она добра перевела, так еще на нее деньги тратить!
— На что барину деньги тратить — его дело, хоть на доктора для Феньки, хоть на еще одно зеркало для барыни. — Это Аглая. — А вот ущерб я не только с нее, но и с тебя вычту. Потому что, если бы ты глотку не драла, Фенька бы со страха котел не выронила.
— Так она криворукая!
— Тем более нечего под руку орать! Смотри, Дарья, что повар из Лангедойля тебя учил, еще не повод всех остальных криворукими считать. Кабы барин Жану не велел, он бы учить и не стал, так что зря ты нос задираешь, не твоя это заслуга. И норов свой нечего казать, это только барам дозволено.
Я замерла у двери. Подслушивать, конечно, нехорошо, но, подслушивая, можно узнать немало интересного.
— Чего вдруг нашей барыне втемяшилось самой с девкой возиться? — Это снова
