Вся округа знает, что я повез супругу в наш городской дом, всем, кроме черни, известно о гастролях императорского театра, и естественно было бы предположить, что она возьмет с собой украшения. Я и сам думал…
Кому естественно, а кто о них и не вспомнил. И Марья так старательно подсовывала мне платья и шляпки, но ни слова не сказала о бриллиантах.
— Признавайтесь, Анастасия Павловна, вам кто-то написал, что государыня императрица на последнем балу появилась без украшений и эту моду немедленно переняла вся столица, — сказал граф.
Я загадочно улыбнулась — признаваться, что я за всю жизнь так и не научилась носить что-то кроме серег, не стоило.
— Лучшее украшение дамы — скромность. — Я попыталась смущенно потупиться. Получилось так себе. Виктор ухмыльнулся, пользуясь тем, что его вижу только я.
— Лучше и не скажешь, — Во взгляде Стрельцова промелькнули веселые искорки, которые я предпочла не заметить, так же как он предпочел не тыкать меня носом в поведение Настеньки. Мне хватило ее комнат, чтобы понять: скромностью она определенно не отличалась. — Жаль, что далеко не все дамы согласятся с вами. Поэтому вряд ли новая мода продержится долго.
Значит, с делами покончено. Еще несколько минут мы разговаривали ни о чем, чтобы, поблагодарив хозяина за беседу, наконец откланяться.
— Ты в самом деле не взяла с собой драгоценности? — полюбопытствовал Виктор по дороге домой.
— В самом деле. — Я сокрушенно развела руками. — Мы так внезапно собрались, а в голове было столько забот, что я о них и не вспомнила.
— Мне казалось, что первое, о чем вспомнит любая дама, собираясь в поездку, это наряды и драгоценности, — задумчиво произнес он.
— Значит, я не «любая», — улыбнулась я.
Виктор рассмеялся.
— Конечно, ты не любая.
Он сжал мою руку и не выпускал ее до самого дома. По дороге мы молчали. Я увлеченно разглядывала город и людей, жалея, что под шубками дам не увидеть нарядов, а капоры скрывают прически. О чем думал муж — не знаю, но время от времени мы встречались взглядами и улыбались друг другу, как школьники.
В этот раз нас встречали Алексей с Васей. Дворецкий принял мою одежду, лакей не слишком уверенно подхватил вещи Виктора, но тот словно бы не заметил этой неуверенности.
— Чем собираешься заняться до ужина? — спросил муж. — Может, посидим в гостиной, я почитаю, ты поиграешь. Мне нравится, как ты играешь, и голос у тебя чудесный.
Я прикусила губу.
— Не уверена, что смогу сыграть для тебя. После болезни и грубой работы руки уже не те, и многого я не помню.
Муж привлек меня к себе, коснулся губами волос.
— Ничего. Если не получится, начнешь разыгрывать гаммы, потом этюды, и к новому сезону все вернется.
— Спасибо, — улыбнулась я. Напоминать, что дома мне не на чем тренироваться, не стала. В конце концов, сейчас у меня полно других проблем.
Виктор взял меня за руку, повел в гостиную. Неужели прямо сейчас хочет проверить? Как же отвлечь его? Есть, конечно, один безотказный способ, но хорошего понемножку.
— Еще я хотела поговорить с Аглаей. Что приказать готовить на завтра?
— Обычно она или Жан приносят мне расклад блюд на неделю и перечень нужных продуктов с ценами, чтобы я дал им денег. Аглая заходила днем, пока ты была у себя, и получила все необходимые распоряжения.
— А к какому распорядку дня ты привык? — Неужели, чтобы отвлечь его от музицирования, придется все же прибегать к крайним мерам? Не то чтобы я сильно возражала… — Расскажи.
В моей усадьбе муж провел слишком мало времени, да я особо и не спрашивала, чем он хочет заняться, считая, что, раз он сам напросился в гости, пусть сам себя и развлекает.
— Да, у тебя в доме сейчас все устроено по-другому, — улыбнулся он, приобнимая меня за талию. — Зато теперь мы сходимся в главном: кто рано встает — тому бог подает.
Я рассмеялась.
— Я встаю в шесть. Пью чай или кофе и отправляюсь на прогулку, верхом, если в деревне, пешком в городе. Потом…
Его прервал истошный женский крик с черной половины дома.
Я вылетела из гостиной, Виктор за мной. Крик сменили рыдания, следом раздался звук оплеухи, а за ней ругань:
— Дура безрукая, оставила барина без ужина! Добро чужое перевела!
— Дарья, руки не распускать! — перекрыл гвалт голос Аглаи. — Фенька, заткнись и убирай за собой. За испорченные продукты вычту из жалования.
Я остановилась в дверях кухни. Девочка-помощница рыдала в голос, одновременно пытаясь отлепить от себя мокрый сарафан и подобрать с пола кастрюлю. Рядом валялась мозговая кость с куском мяса, бульон, паря, растекался по полу.
— Барин, не извольте гневаться, я сама со всем… — начала было Аглая, отступая от лужи кипятка.
— Так, тихо все, — прошипела я.
Совсем негромко, но почему-то все замолчали, даже девчонка заткнула рот ладонью, давясь рыданиями. Может, потому, что я едва сдерживалась, чтобы не отвесить кухарке такую же оплеуху, какая досталась девчонке, судя по покрасневшей щеке. Да и Аглае заодно приложить: вместо того, чтобы с ожогом разобраться, она про жалование! А девчонка топчется в луже кипятка — хорошо, что кроме лаптей на ногах обмотки толстые, пока не промочило.
— Ты. — Я ткнула в кухарку пальцем. — Дарья, верно? Быстро убрала с пола, пока я тебя тоже по щекам не отходила. Потом вымоешь руки и вернешься к готовке.
Кухарка раскрыла рот. Глянула куда-то поверх моей головы и сказала:
— Как прикажете, барыня.
— Аглая, дай ей кого-нибудь в помощь. Еще пошли кого-нибудь к колодцу за холодной водой. И пусть принесут чистых полотенец. Все в девичью.
Аглая тоже посмотрела через мое плечо, прежде чем ответить:
— Да, барыня. Иду.
Я шагнула в кухню, чтобы не мешать ей в дверях, Виктор, наоборот, отошел в коридор.
— А ты чего ждешь? — продолжала ругаться я. — Пока онучи промокнут или пока одежда к коже прикипит? Задирай сарафан, чтобы горячее к телу не липло, и марш в девичью!
Фенька начала было приподнимать подол, но тут же, взвизгнув, выпустила его из рук.
— Барин же…
— Нужна ты барину! Быстро в девичью! И там все промокшее снимай, я сейчас приду.
— Марш! —
